По поводу части кредита на нашу домашнюю обстановку Ларссоны считают, что она должна быть вычтена из страховки жизни Стига.
Итак, они подчеркивают, что «весьма великодушны», поскольку оставили мне деньги покойного, мебель и страховку.
— Вот черт! Вот это да! — и у меня вырвалось непечатное слово.
— Ну да, именно так можно выразиться, — отозвался Пер Эрик.
Эти нежданные новости, собственно, и повлияли на то, что я не особенно была расположена к сотрудничеству с кинематографическим объединением на совещании 7 октября.
И все началось сначала. Я снова потеряла сон. Вставала, курила, опять ложилась и опять вскакивала, чтобы перед рассветом ненадолго задремать. Потом перестала есть. Не знаю, в который раз.
20 октября, четверг
Отправила письмо Еве Йедин в «Норстедт» и Магдалене Хедлунг в «Пан эдженси», в деталях пересказав ответ Эрланда и Иоакима. Разъяснила, что, поскольку мне отказано в обладании правами на интеллектуальную собственность Стига, им надлежит объявить «Иеллоу берд»: за всей информацией студия должна обращаться к Ларссонам, а не ко мне. Ответа не последовало.
21 октября, пятница
Встреча с Пером Эриком Нильссоном меня обескуражила и привела в отчаяние. Ларссоны предлагают мне «подумать над историей с рукописью четвертого тома». Я взорвалась:
— Не будет им никакой рукописи! Компьютер, где она, возможно, хранится, принадлежит «Экспо», и его содержимое защищено Конституцией. Несомненно, там же находятся и все контакты, информация и все источники Стига! И эти основополагающие документы не должны попасть в руки людей, которые не имеют к ним отношения!
Перу Эрику надо было ехать к внукам. Я осталась одна, совершенно измотанная и опустошенная. Никогда еще я не чувствовала себя такой одинокой.
26 октября, среда
Я больше не могу ни думать, ни рассуждать, ни работать. Ходила к директору по персоналу, который был в курсе событий, и он мне сказал:
— Поезжай домой, там тебе будет лучше.
За окном поезда, увозившего мета в Стокгольм, мелькали осенние поля. Они все были словно выбриты и выглядели мрачно. Щедрая усталая земля отливала коричневым, зеленым, охряным и черным. Осень помогла мне собраться с силами. Я была измучена и в то же время полна решимости бороться дальше. За Стига. Как сделал бы он. Как он просил бы меня сделать.
Приехав, я отключила все телефоны и решила в течение нескольких дней не открывать электронную почту. Впервые за год я просто отдыхала, читала стихи, гуляла, смотрела на озеро Меларен. В его водах лежит мое заклятие для Стига. И этим я счастлива. С тишиной Стиг снова вернулся в дом, ведь его место было там. Я плакала, слушая «You are always on my mind». Я начала с ним разговаривать. И чувствовала себя ничтожеством, потому что не сумела отстоять труд всей его жизни. Мне казалось, что я его предала.
31 октября, понедельник
Я проснулась в 10 утра и спустилась к берегу пролива Фурусундледен, к бегущей воде. Я искала камушек, чтобы положить на могилу Стига. Каким он должен быть? Наверное, как увижу, сразу узнаю. У воды подходящего не было. Я пошла дальше, и ноги сами привели меня к большому нагромождению красных скал, на ощупь одновременно гладких и бархатистых, в черных прожилках. Они навели меня на мысль о Стиге — одинаково мужественном и нежном, неколебимо стойком в своих убеждениях и невероятно ранимом, о чем знали только очень близкие люди. У меня не было под рукой ничего, чем можно было бы отколоть камушек. И я подумала, что так и должно быть: эта скала, как Стиг, слишком цельная, чтобы дать себя расколоть. Ну и пусть стоит здесь. В память о Стиге.
Домой я возвращалась поздно. В лесу меня обдало холодом. Я собирала кислую свежую бруснику, чернику, которая уже набрякла водой и мало на что годилась. Сквозь оставшиеся на деревьях желтые листья просвечивало осеннее солнце. Печальная осень для печальной женщины. Я взобралась на невысокий холм, заросший мхом. По мягкому ковру вилась тропа, ведущая в никуда.
Хорошо бы вот так подниматься и подниматься к свету.
Наверху ничего интересного не было, и я остановилась погреться на солнце. И мне подумалось: я крошечное существо, которое ничего не значит в этом мире.
Я проиграла в том, что было единственно важным после смерти Стига: не сумела его защитить. И это поражение я воспринимала как предательство со своей стороны. У меня не было сил идти дальше. Слезы бежали по щекам, по подбородку, начали уже проникать сквозь шерстяную ткань пальто. А я все повторяла: «Прости меня, прости меня».
Вдруг послышался какой-то непонятный звук. Подняв голову, я увидела огромного ворона, который с царственной небрежностью чертил надо мной в воздухе кривые в форме полумесяца, постепенно снижаясь. Можно было подумать, что он собирался сделать круг, но всякий раз возвращался ко мне, словно говоря себе: «Ну ладно, так и быть, если это так уж важно». И, описав дугу, долго что-то ворковал низким мелодичным голосом. И вдруг до меня дошло: ведь я же, произнося нид на берегу Меларена, просила пару воронов Одина, Хугина и Мунина, чтобы они своими клювами продырявили головы, глаза и сердца жестоких и подлых лжецов, из-за которых так страдал Стиг.
От изумления мне в голову пришла невозможная мысль. Без страха и смущения я подумала: «Так это ты прислал своего ворона, Один?»
Не знаю, что отвечала птица, но ее голос достиг моего сердца, усмирил отчаяние и успокоил меня. Ворон будто бы говорил: «Все будет в порядке. Тебе больше не надо тревожиться. А теперь иди домой». На обратном пути меня пошатывало от голода и недосыпания. Но я была уже не одна. Со мной был Стиг. You were always on my mind. Я знаю, милый друг, даже когда у тебя не хватало времени для меня, я всегда присутствовала в твоих мыслях. А ты в моих. В тот вечер я поняла, что сейчас главное — не пойти ко дну.
Вернувшись, я отправила несколько сообщений, что со мной все в порядке и мне просто нужны покой и время, чтобы все осмыслить и передохнуть.
3 ноября, четверг
Сменила номера домашнего и мобильного телефонов. Теперь всем, кроме друзей и членов семьи, придется разыскивать меня через Пера Эрика или другого юриста. Из магазина вышла с чувством огромного облегчения.
И наконец отправилась к нашему семейному врачу. Увидев, в каком я состоянии, она пришла в бешенство. Я не хотела принимать никаких лекарств и отказалась от двухмесячного отпуска, но согласилась в течение месяца работать с частичной нагрузкой. Работа была нужна, во-первых, чтобы чем-то занять разум, а во-вторых, чтобы успокоиться и вернуться к нормальной жизни.
