обращаться с этим оружием, и Камсков приказал им занять боевые позиции. Через некоторое время немцы открыли сильный огонь из миномётов и орудий по городку, а затем на наши позиции двинулись вражеские танки в сопровождении автоматчиков.
– Рота, к бою! – скомандовал Камсков, но его голос почти утонул в треске автоматных очередей и грохоте рвавшихся снарядов. Он видел находившихся впереди бойцов роты, застывших в напряжённом ожидании и готовых открыть огонь по немцам. «С автоматчиками, – подумал Камсков, – мы справимся. Но смогут ли расчеты противотанковых орудий подбить танки врага?..»
Всматриваясь вперед, он различил мелькавшие среди деревьев башни вражеских танков, быстро приближавшихся к позициям роты. Его мысли были прерваны грохотом выстрела нашей «сорокапятки». Уже вторым снарядом расчёту старшего сержанта Ольхового удалось подбить немецкий танк. Однако осколками снаряда, пущенного другим танком противника, были ранены заряжающий и наводчик орудия Ольхового. Тогда командир сам встал к своему орудию и метко пущенным снарядом поджёг второй вражеский танк.
После этого внимание Камскова переключилось на действия бойцов, открывших огонь по приближавшимся немецким автоматчикам. Бой принял напряжённый характер. Огнём нашего стрелкового оружия и трофейных пулеметов «МГ», из которых метко стреляли Павлов и Ситник, немцы были прижаты к земле. И тогда воины роты перешли в контратаку и вынудили врага отступить.
– Ну, кажется, лады, лейтенант, – сказал, обращаясь к Камскову, его заместитель Шушарин и добавил: – Здорово ты это придумал – использовать трофейные пулемёты. Они нам очень помогли.
Ст. лейтенант Борис Пичугин (третий слева в верхнем ряду) с однополчанами. 1944 г.
Однако их радость оказалась преждевременной. Наступление немцев продолжалось. Особую силу оно приняло на правом фланге, где находился батальон Фролова. Здесь немецкие танки и пехота прорвали оборону и обошли роту Камскова с тыла. Камсков быстро перераспределил силы роты, чтобы обеспечить круговую оборону. Он приказал командирам двух орудий ПТО бить по немецким танкам, а своим бойцам – усилить огонь по сопровождавшей их пехоте. И, хотя островок нашей обороны, занимаемой ротой Камскова, был невелик, её огонь по наступающему противнику оказался достаточно эффективным.
Камсков хорошо понимал, что своим упорным сопротивлением рота оттягивает на себя часть сил противника, приближая наступление момента, когда другие подразделения полка смогут нанести контрудар. Так оно и вышло. Располагавшийся на правом фланге городка батальон Решетникова и находившийся ближе к центру городка батальон Захарова прочно удерживали свои позиции и успешно отбивали атаки врага, а затем, по приказу замкомполка Ищенко, нанесли контрудар, который и завершил исход затянувшегося боя. Немцы были окончательно выбиты из городка, а наша оборона – полностью восстановлена.
Когда бой с немцами подходил к концу Камсков был тяжело ранен. Он вместе с автоматчиками отбивал атаку противника. Осколками разорвавшегося немецкого снаряда ему перебило предплечье левой руки, и она повисла на тонких сухожилиях как плеть. Санинструктор роты автоматчиков Луткова, распоров рукав полушубка, перевязала Камскову руку и хотела отправить его на носилках в ППМ. Но он отказался, сказав, что дойдет сам…
Камскова привезли на санитарной машине из ППМ в медсанбат и немедленно направили в операционную. Хирург, старший лейтенант Роздин, которому предстояло оперировать Камскова, был ему знаком. Внимательно осмотрев раны на освобождённой от бинтов руке Камскова, Роздин сказал:
– Ранение у вас тяжелое. Осколками перебиты плечевая кость и нервы, также повреждены лучевая кость и сухожилия. Считайте, что родились под счастливой звездой. Если бы не рука, осколки могли пробить грудь, попав сердце, и тогда не потребовалось бы уже ничего.
Не теряя времени, Роздин приступил к операции. На лицо Камскова легла повязка с наркозом. Он успел сосчитать до восьми, затем потерял сознание. Очнулся он уже в вагоне санитарного поезда и сразу же услышал равномерное постукивание колес на стыках рельсов. Камсков лежал на средней полке головой к проходу. Окна вагона были плотно зашторены, и сквозь них не пробивалось ни единого лучика света. По-видимому, была ночь. При тусклом свете фонарей «летучая мышь», горевших в начале прохода, Камсков скорее догадался, чем увидел, что весь вагон заполнен ранеными. Большинство из них спало, но было слышно, как некоторые стонали от боли и иногда просили: «Сестричка, воды».
В полумраке, царившем в вагоне, Камсков не мог разглядеть свою раненую руку. Теперь, после операции, она причиняла ему сильную боль. На ощупь он определил, что рука была согнута в локтевом суставе под прямым углом и забинтована вместе с наложенной на нее проволочной шиной. Чувствуя озноб, он здоровой рукой постарался подоткнуть под себя покрывавшее его одеяло, поправить наброшенную сверху шинель. И хотя у Камскова сильно кружилась голова, он думал о том, что впервые с того дня, когда он прибыл на передовую, ему придётся расстаться с боевыми товарищами и со своим полком, ставшим для него родным домом. Убаюканный равномерным стуком колес, он снова погрузился в глубокий сон.
На рассвете когда санитарный поезд прибыл в Ленинград, Камсков все ещё крепко спал. Он не проснулся и когда его на носилках перенесли в санитарную машину, и повезли на Мойку во второе хирургическое отделение эвакогоспиталя. И лишь и операционной, где Камскова раздели и разбинтовали руку, он очнулся. Около него хлопотали три женщины в белых халатах и повязках. Они усадили его на табурету операционного стола, и старшая из них, капитан медслужбы Коровина Валентина Ивановна, осмотрев руку, сказала:
– До пояса закуем вас вместе с раненой рукой в гипсовый панцирь, который будете носить, пока не срастутся кости руки. Передвигаться в таком панцире неудобно и тяжело. Но другого выхода нет.
Камсков впервые сидел перед женщинами в кальсонах и чувствовал себя неловко. Но, заметив, что они, занятые своим делом, не обращают на это внимание, он быстро освоился. Когда панцирь был готов, и женщины сняли со своих лиц стерильные повязки. Камсков ахнул от изумления. Рядом с Коровиной стояли Тася и Маша, сразу же узнавшие Камскова. Только теперь Камсков понял, что попал в госпиталь на Мойке, где они работали. И девушки, и Камсков были очень рады этой встрече. Тася и Маша отвели Камскова в офицерскую палату, уложили его в свободную койку и, пообещав в скором времени навестить, ушли в операционную. Камсков оглядел палату. Она была светлой и просторной. В ней разместилось двадцать человек.
Первый день пребывания Камскова в госпитале стал дли него поистине днём неожиданных встреч. Не успел он как следует расположиться на новом месте, как его окликнул офицер, лежавший на кровати у окна. Камсков узнал его. Это оказался Чечурин,
