Ознакомительная версия.
Неспешно, «с толком, с расстановкой» перечитываю Ф. Ницше. Многие из чеканных его истин здесь особенно актуальны, что-то в уже некогда прочитанных вещах открываю для себя заново (ранее это было недооценено, просто не замечено). Начинаю понимать, почему он здесь популярен, почему библиотечный его том (пришел некогда кому-то в посылке и был пожертвован для общественного пользования) всегда на руках, почему на полях этой книги неведомые читатели оставляли столько «галочек» и прочих, напоминающих о значимости этой книги, значков. Будто для нас, арестантов, писались почти полтора века тому назад строки: «Человек, стремящийся к великому, смотрит на каждого, встречающегося ему на пути, либо как на средство, либо как на задержку и препятствие, либо как на временное ложе для отдыха…».
«Для глупого лба по праву необходим в виде аргумента сжатый кулак». «В борьбе с глупостью самые справедливые и кроткие люди в конце концов делаются грубыми…».
«Тип преступника – это тип сильного человека, при неблагоприятных условиях этот сильный человек сделался больным…».
Как-то сам по себе всплывает «крамольный» вопрос: а что бы написал этот «титан духа», попади он лично сюда, в российскую, далеко не худшую колонию строгого режима?
«Ода мужеству», «творец характера», «триумф воли» – все красиво, теоретически аргументировано. Вот только, что осталось бы от этой «теории», если плотно приложить ее, эту «теорию» к нашей «практике»? В которой и баланда с плавающими ошметками сои, и арестантские одеяла, толщиной в промокашку, и мордовороты контролеры с круглосуточной готовностью «шмонать» и «подмолаживать» (проще сказать, отбирать чужое и бить тех, кто не может дать отпор)? Еще одна крамольная мысль – да ничего бы вовсе не написал знаменитый автор «генеалогии морали», попади он на российскую строгую зону начала XXI века. Как многие из нас, слонялся бы он по бараку в поисках «замутки» чая, мечтал бы о паре новых шерстяных носков да блоке «фильтровых» сигарет. И никакой философии, никаких высших озарений, никаких «сверхчеловеков». Чем чаще он слышал бы: «Осужденный Ницше не выполнил команду „подъем!“», «Осужденный Ницше не приветствовал сотрудника администрации!» и и т. д. – тем дальше отделялся бы от высокого и великого.
Впрочем, Ницше в лагерной робе с биркой, таскающий на горбу (горб у него имелся самый настоящий, но вряд ли это стало бы здесь основанием для освобождения от работы) мешки с полипропиленовым сырьем, я как-то не представляю. Видно, бедная у меня ныне фантазия.
* * *
Начинаю осознавать, какую роль играет для меня в нынешнем положении, в здешних условиях мой дневник. И тут без высокопарных красивостей просто не обойтись. Похоже, мой дневник становится стержнем моего существования здесь, целью и средством моего выживания в этом «вольере».
Иногда кажется, что все это, пусть очень по-своему понимают многие из моих соседей. Они видят, как трепетно я отношусь к «своим бумагам», а, главное, к общей тетради. Тетрадь заполняю совершенно невразумительным почерком (специально, с учетом большого числа чужих, в том числе и недобрых глаз – пишу сплошными строками, без разделения на абзацы, предложения, слова – прочитать это никому, кроме как автору, совершенно невозможно, чего и требовалось добиться). После каждого шмона, когда зачастую что-то из наших вещей пропадает, портится, оскверняется, многие из соседей с неподдельным волнением и каким-то уважительным состраданием интересуются: «Твои бумаги в порядке? Архив не тронули?»
И это при том, что о содержании этих моих бумаг, о конечных целях их предназначения я предпочитаю не распространяться. Уверен, что эти не очень образованные, не слишком «тронутые» культурой люди каким-то шестым чувством, нутром понимают, что бумаги эти – не просто бумаги, а что-то важное, высокое, серьезное, требующее заботы и защиты. Спасибо вам, мои соседи! За молчаливую поддержку, солидарность и понимание!
При всем при этом прекрасно понимаю – когда книга, основанная на этом дневнике, выйдет в свет (а я сделаю все возможное и трижды невозможное, чтобы это случилось!), не всех, далеко не всех, она обрадует. Не все будут согласны с расставленными в ней акцентами и выведенными в ней характерами. Впрочем, эта ситуация вполне естественная, вполне ожидаемая. Классическая ситуация: совсем, как в бессмертной книге Н. Носова «Приключения Незнайки и его друзей». Книга-то детская, но истины в ней прописаны более чем взрослые.
В одном из ее эпизодов главный герой Незнайка возомнил себя маститым художником и одним махом сотворил целую серию портретов своих друзей. Понятно, с учетом профессиональных данных автора, портреты больше напоминали карикатуры, шаржи. Показательна была реакция на выставку «портретов» их прототипов. Каждый из них, попав в «галерею», от души хвалил все портреты, кроме одного – того, на котором был изображен именно он.
Соответствующим было и резюме каждого из посетителей выставки: – «Это – хорошо, это – отлично, это – похоже, а вот это – сними, пожалуйста, обязательно сними, а то – поссоримся!». Понятно, что последняя просьба адресовалась собственному портрету.
В подобных ситуациях остается только развести руками и посоветовать: «Написал то, что видел, если что не так – напишите по-другому, лучше, правдивее…».
Впрочем, я слишком далеко забегаю вперед. Ведь и сидеть еще немало, да и книга, будущая книга существует пока лишь в клочках-фрагментах, которые и обрабатывать еще предстоит, и, что еще более важно, их надо просто переправить за «колючку», в другую жизнь…
* * *
На последнем собрании отряда «смотрун» озвучил два тезиса – призыва – пожелания. Первое – чтобы все чистили обувь, второе – чтобы не провоцировали «мусоров» в мелочах (правильно заправляли шконки, убирали вещи в каптерку и т. д.). Обсуждать подобные воззвания не принято, но по лицам арестантов было видно, что слышат подобное они не впервые, и что услышанное их вовсе не радует. Еще бы! С точки зрения «правильных» арестантских традиций подобные призывы – чисто «мусорские навороты», и услышать их можно от кого угодно, только не от ставленника лагерного «блаткомитета», призванного в идеале всегда и во всем отстаивать права и правды зеков. Иные времена – иные инструкции!
* * *
Вызвали на склад для получения нового комплекта казенной одежды. В комплект входит роба (брюки и что-то вроде то ли рубашки, то ли кителя, то ли куртки), трусы, майка, шапка-кепи, ботинки. Обыденная, самая обычная в арестантской жизни процедура, а сердце защемило, лютой тоской повеяло, будто этот факт – мистический знак – мол, пока не износишь, не истреплешь всего этого – не видать тебе свободы, не выбраться тебе из всей этой мерзости. Своеобразная вариация на сюжет русских народных сказок про «семь пар железных ботинок».
Ознакомительная версия.
