Мы идем на фашистский аэродром, расположенный на мысе Херсонес. И главное сейчас — суметь туда прорваться. Мощные прожекторные лучи со звукоулавливающими устройствами обнаруживают нас задолго до аэродрома, у линии фронта. Подойти со стороны моря? Но вокруг мыса стоят корабли, катера противника, которые начинают нас бить над морем. Иначе как на планировании с выключенным мотором нам не пробиться к Херсонесу. Но для этого нужна высота. Мы набираем ее над морем. Удается забраться на 1800 метров. Определяю исходный ориентир, от которого можно планировать на аэродром. Подбираемся... Под крыло набегают сопки и лесистые распадки. Теряем высоту. Тревожно. Не переборщить бы и не врезаться в холмы у Балаклавы при отходе. Смотрю на высотомер: 800 метров. Вдруг впереди вспухла огромная искрящаяся шапка сине-оранжевого дыма. Вот он, аэродром! Это зенитки открыли огонь по впереди летящей машине. Переплетение трасс, разрывов снарядов было таким густым, что, казалось, для пролета нашего самолета не остается даже малейшего просвета. Снижаемся. Зенитки — выше. Пока они перенацелятся, мы успеем уйти. Один за другим самолеты сбрасывают бомбы на аэродромные строения, взлетную полосу, самолетные стоянки и зенитные точки. Перед нашей машиной взметнулся мощный столб огня: взорвался аэродромный бензозаправщик. Крутым разворотом со скольжением мы уклоняемся от опасности. Когда зона огня остается позади, я осматриваюсь.
Ну и палят же немцы! С моря — от каждой посудины, с земли — от каждого квадратного метра. К счастью, снаряды разрываются выше По-2. Мы выбираемся к Балаклаве и вдоль линии фронта спешим за очередным бомбовым грузом. Второе задание полегче: бить по огневым точкам на Зеленой горе. Пехота, видно, запросила помощи. Нам повезло: накрыли одну артточку. Радуемся удаче. Радуемся дивному вечеру. Он ласково тих и дышит нежной прохладой. Плавно, медленно и торжественно поднимается по небосклону полный месяц. Красный, холодный и бесстрастный ко всему, что творится на земле, он обливает ее своим таинственным, серебристым, мягким светом.
Бухты, белые дома и домишки Севастополя при лунном свете кажутся какой-то волшебной декорацией. Мы еще сильнее чувствуем прелесть этого вечера. Ведь он может быть и последним! Но пока вечер наш. Мы возвращаемся с бомбежки и поглядываем на землю. Там небольшое затишье.
Каждый раз, когда мы пересекаем линию фронта, я пытаюсь угадать, где же дерется мой школьный друг Петр Ванин. Перед самым вылетом я получила от него письмо. Оказывается, он искал меня. Приехал в Карловку, а там «фокке-вульфы» бомбят наш аэродром! Перебежками он помчался к летному полю, но не успел. Петр пишет, что мы ему «махнули хвостом серебряным»: самолеты взлетели прямо перед носом. Обидно, что так получилось. Вспоминается наша случайная встреча на Керченском полуострове.
...Возвращаясь в ту ночь с третьего вылета, я почувствовала, что в моторе что-то неладно. Временами ничего, тянет ровнехонько, как по нотам, и все-таки нет-нет да споткнется.
— Что случилось?
— Не знаю, — ответила летчица. — Не пугайся только.
Но мотор в последний раз стукнул, и наступила тишина. Только в ушах шум да тикают часы на приборной доске.
— Нам крышка?.. Все?.. — бессвязно спросила я.
— Все не все, а мотор, видно, крепко зацепило.
— Как быть?
— Садиться надо.
Теперь мы вполне обходимся без переговорного аппарата.
— Думаю, дотянем до плацдарма.
Трудное это дело — ночью посадить самолет на аэродром или на незнакомое летное поле, а посадить неведомо куда — это риск. Но из двух зол выбирают всегда наименьшее. Лучше уж земля, чем холодная вода пролива. Планируем на плацдарм.
Навстречу машине неслась темнота. Я выстрелила из ракетницы, и там, на земле, поняли сигнал бедствия. Запрыгали, побежали огоньки, показывая направление посадки. Толчок. Самолет катился по крохотной полоске, и ясно было, что его ждет беда: впереди окопы, надолбы, воронки. Вдруг к машине метнулась темная фигура. За ней другая, третья... И вот уже несколько человек уцепились за хвост. Самолет оттащили к какому-то бугру. Мы вылезли из кабин, поздоровались.
— Девчата! — обрадованно ахнули мужские голоса. — Ангелы с неба!
Женя Жигуленко, а я летела с ней, хмыкнула:
— Ангелочки с бомбами.
— Что случилось? — подошел высокий человек с властным голосом. — Чем помочь?
— Что-то с мотором, — пожала плечами летчица. — Да чем вы поможете? — Вздохнула: — Пехота...
— Но-но, не очень. — В голосе высокого послышалась насмешка. — Наша пехота не простая, а морская. Мы все можем!
Не поворачивая головы, он приказал кого-то срочно вызвать и посмотреть мотор.
— А пока... идемте в наш отель.
Мы не заставили себя упрашивать. В бугре, возле которого мы стояли, словно в сказке «Сезам, откройся!», распахнулась дверь, и мы вошли внутрь.
В землянке чадила желтая артиллерийская гильза, приспособленная под светильник. Ее слабый, неровный свет колебался от ветерка, дувшего из открытой двери, и едва-едва освещал лица сидящих там людей. Навстречу поднялся человек. В том, как он поднялся, расправил плечи, тряхнул головой, мне почудилось что-то знакомое.
— Прошу, — широким жестом он указал на нары, — располагайтесь, как дома.
Я не могла поверить своим глазам: да это же Петр! Ну конечно же он, мой школьный товарищ. Верный спутник в лыжных походах, партнер по танцам, на катке. Тысячу лет не виделись! Он закончил школу на год раньше, в сороковом. Всех мальчишек сразу призвали в армию, и с тех пор я о нем ничего не слыхала.
— Разрешите представиться. — Петр вытянулся перед нами. — Командир роты...
— Петр Ванин, — прошептала я.
Он вздрогнул, подскочил ко мне, схватил за плечи, впился глазами в лицо:
— Ты?! Елка? Невероятно...
Петр закружил меня, потом бережно усадил на нары. В землянке стало шумно. Мужчины суетились вокруг Жени, а она сидела у самого освещенного места и спокойно позволяла любоваться собой. Женей нельзя было не любоваться. И она сама это хорошо знала. Обаятельность и артистичность всегда выделяли ее. Иногда казалось, что она рисуется. Но ей и рисоваться было не нужно — так непохожа она была на других. Порывистая, непоседливая, менявшаяся мгновенно от веселой до усталой, задумчивой и грустной. Она и в полете была не как все. Гусар, да и только. Мы никогда не знали, что она предпримет через минуту или что она скажет.
Мы с Петром отошли в угол землянки, присели на пары и предались воспоминаниям. А тем временем хозяева накрывали на стол — перевернутый на попа снарядный ящик. Женя, конечно, командовала, а мужчины весело ей подчинялись. От стола слышался смех, шутки. Нас пригласили за стол, и я ахнула от восторга. Картошка! Как давно мы ее не ели.
