- Если догонят, пропустите.
- Меня радует, - говорит Петров, - что за эти дни обозники стали подисциплинированнее. Их накачали перед боями, и они теперь сами без криков и напоминаний сворачивают с дороги.
- Танков боятся, - усмехается Москаленко. - Боятся, что раздавят и не заметят!
Заходит речь о том, чтобы очистить огнем какую-то рощу, в которой зацепились немцы. Епишев предлагает поставить на эту прочистку незанятую сейчас легкую зенитную артиллерию.
Москаленко соглашается и дает соответствующее приказание.
- Послушайте, Соколов, - говорит Епишев совсем потерявшему голос начальнику артиллерии корпуса, - если вы нам сегодня обеспечите на дорогах свободный проход танкистам, то я вам завтра же пришлю протезиста, чтобы срочно зубы отремонтировал.
- А я уже думал об этом, - говорит Соколов, - да боюсь, Как бы мне после этого ремонта на целую неделю из строя не выбыть, пока привыкну.
- Да, - соглашается Епишев. - А все-таки как-никак после окончания операции придется. Вас, как я слышал, скоро с генералом будем поздравлять, надо, чтоб до этого с зубами порядок был, а то еще наклепают злые языки, скажут: узнали, что беззубый, и дали ему генерала по старости лет!
Москаленко доносят, что командир 42-й тяжелой танковой бригады ранен в ногу, причем тяжело.
- Храбрый был командир, - говорит Москаленко. И начинает звонить танкистам, начальнику штаба этой бригады. - Здравствуйте, Фарберов! Покажете себя хорошим командиром останетесь на бригаде после операции. Только ведите себя, Фарберов, осторожнее, чем предыдущий командир. Переживаю за него! Пошлите начальника политотдела, чтобы узнал, куда его эвакуировали, и доложите. Мне сообщили, что у вас там пробка возникла. Почему? Подорвавшийся танк поперек дороги стал? Так сбросьте его с дороги, этот подорвавшийся танк! А не можете, так взорвите его толом на куски и растащите. Время дороже! - И, уже положив трубку, добавляет: - Ну, подорвется на минах несколько танков, в конце концов оправдано, если этой ценой двести других протолкнем вперед. Скоро сумерки наступят, нам надо как можно скорее вырваться к Ястшембе. Тут дерзновение нужно и еще раз дерзновение!
Телефонистки на линии называют наблюдательные пункты "глазами". Про командиров, находящихся на наблюдательном, говорят, что "он на глазах". Шифр, кажется, первоначально родившийся без участия начальства, но собственной инициативе связистов.
Москаленко снова на телефоне.
- Терроризируйте его огнем в глубину и, самое главное, встречайте огнем его резервы на дорогах. Когда резервы противника получают хорошую пару снарядов под ноги еще на подходе, это сильнее их деморализует, чем когда они уже дойдут до передовой и только после этого начнешь их обстреливать.
Откуда-то с передовой передают донесение Бондарева, что взята Кындра.
- Кындра взята? - переспрашивает Москаленко и, счастливо улыбнувшись, даже незаметно для себя слегка подмигивает.
Петров уезжает. Перед его отъездом происходит небольшая, но характерная, с психологической точки зрения, сценка. Является подполковник, начальник штаба бригады, которая сегодня вводилась в бой в составе бондаревского корпуса. Судя по последнему разговору, за командиром этой бригады числятся какие-то грехи, и вообще она на дурном счету.
- По сути, в бою еще не были, - говорит Петров, выслушав доклад подполковника.
- Никак нет, - отвечает тот, - по сто двадцать человек потерь уже имеем.
- Вот, - обращаясь к нему, говорит Москаленко, - в бригаде у вас безобразие, действуете до сих пор плохо, никуда не годно! О командире вашем имею сведения самого скверного свойства, он виноват, но и вы, наверное, тоже. Яблочко недалеко от яблоньки... - Идите теперь в бой и деритесь как следует - это вам проверка! Если не выполните задачи дня, поставлю о вас вопрос перед командующим фронтом, и ваш командир бригады, так и передайте ему, пойдет командовать батальоном, а вы пойдете к нему начальником штаба.
- Разрешите идти? - спрашивает начальник штаба бригады. Но Петров его задерживает, видимо считая, что человеку,
так или иначе идущему прямо сейчас в бой, нужно сказать непосредственно перед этим какие-то другие слова. В то же время Петрову но хочется, чтобы сказанное им выглядело поправкой к тому, что перед этим сказал Москаленко.
- Вы слышали, что вам сказал командующий армией! - говорит Петров. Так вот, все, что у вас было до этого, все, что было плохо, все это сметется и забудется, если начнете хорошо действовать. Поймите, что ваши хорошие действия все это зачеркнут, так и передайте вашему командиру бригады. Желаю вам успеха.
Он подает начальнику штаба бригады руку, и тот выходит.
Через несколько минут Петров уезжает.
За всеми этими разговорами, связанными с непосредственными донесениями с поля боя, я все время чувствую у Москаленко стремление как можно скорее ввести в бой танкистов. Корпус уже третий день стоит на дорогах в полосе армии, забивая их, и пока что не только не помогает пехоте, а сильно мешает ей. В особенности тем, что в ряде случаев не дает возможности своевременно продвинуть вслед за пехотой артиллерию.
Мне кажется, сегодня, так же как и третьего дня, у командующего фронтом и командарма нет единого мнения о сроках использования мехкорпуса. По некоторым репликам Москаленко мне показалось, что он считал нужным двинуть этот мехкорпус сегодня еще с самого рассвета. А Петров, видимо, все еще берег его, хотя недавно приказал двинуть его по дорогам вперед и даже поставил перед танкистами частную задачу - запять вместе с пехотой несколько населенных пунктов, но, насколько я понимаю, решительного приказа о том, чтобы танкисты шли на прорыв, он все еще не дал.
Как мне представляется, сейчас вопрос сводится к выбору одного из двух решений: или с помощью мехкорпуса прорвать Фронт там, где пехота его еще недопрорвала, или продолжать ждать, когда пехота окончательно прорвет фронт, и только тогда вводить мехкорпус в прорыв.
Кстати, за эти дни я уже несколько раз думал о психологии тех пехотных начальников, которых начинает раздражать долгое Стояние танкистов в неподвижности за спиной у пехоты. В самом деле, наверное, психологически трудно наблюдать, как десятки стальных коробок стоят и ждут за спиной, боясь подорваться на минах или попасть под огонь артиллерии, в то время как не защищенные броней люди, пехотинцы, идут вперед сквозь эти мины и сквозь этот артиллерийский огонь. Наверно, если не входить в общий замысел операции, это просто по-человечески может казаться обидным. И пожалуй, нет ничего удивительного, что некоторые наши пехотные офицеры сгоряча выпаливают эту обиду, порой не желая сообразоваться ни с общими обстоятельствами, ни с дальнейшими задачами.
