Она работает в ОТиЗе, а проводят ее слесарем-подземником. Это вполне объясняет ее старание выполнять волю «хозяев». Но она не ограничилась повторением той же пластинки, а добавила от себя несколько рулад на тему о классовом враге, о «гидре капитализма», подчеркнула мое происхождение и предполагаемую озлобленность и закончила чуть ли не требованием публичной казни.
Мне было противно и грустно: у нее есть сын — моряк Черноморского флота; еще жива мать — такая же старенькая, как моя. Мне казалось, что делать подлость может лишь тот, кому некого стыдиться.
Старикашка, злой до глупости
— Слово имеет товарищ Ефимов.
Это гвоздь программы — парторг. Тот протоиерей, который провозглашает анафему. «Протоиерей» этот в свое время был расстригой — сидел по 58-й статье, но после реабилитации постарался наверстать упущенное.
— Не нахожу слов, чтобы высказать свое негодование. Товарищ полковник не все прочел в ее гнусном письме. Она порочит наших энтузиастов, стремящихся освоить целинные земли. Слушайте! «Объявили набор девушек, именно не женщин вообще, а девушек, как будто речь идет об известном количестве кобылиц, предназначенных к покрытию их местными жеребцами…» (В зале смех.) Вон таких злопыхателей из нашего коллектива, вон! Это дворянка! До мозга костей дворянка! (Спасибо хоть за это!) Она считает себя неизмеримо выше вас! Она не соизволит снизойти до вас, коллектива!
Полковник, сидящий рядом с трибуной, вступает в «дуэт»:
— К тому же она — графиня! Образование получила за границей!
Ефимов продолжает:
— Она вас презирает и говорит, что ей с вами говорить не о чем, потому что вы все алкоголики. Вон из нашего коллектива! Вон из комбината!
Я смотрю, как гримасничает от злости этот старик, и силюсь припомнить, говорил ли он когда-нибудь в доброжелательном тоне? Кажется, нет. Даже когда он обещал мне лучшую туристическую путевку.
— Слово имеет товарищ Сапаева.
Вдова недавно погибшего в забое шахтера протискивается по проходу. Смело идет, высоко держа голову. Говорить она начинает, еще не дойдя до трибуны.
— Человек, только что говоривший с этой трибуны, — парторг. Но слышал кто-нибудь от него хоть раз человеческую речь? Видел ли человеческое обращение?
Председатель:
— К делу, к делу!
— Это и есть — к делу. По делам человека и судят. Все, кто знает Керсновскую, знают и ее дела — всю ее честную трудовую жизнь, ее отношение к товарищам. А вот знает ли парторг свое дело? Знает ли председатель шахткома? Знает ли начальник шахты? Когда моего мужа в шахте убило, я три дня от горя без памяти лежала. Квартира нетоплена — угля нет. Один ребенок сухую грудь сосет, другой — сухой хлеб грызет. Керсновская пошла, на шахте выписала уголь, пятьсот рублей дала покойнику костюм купить. А вы и гроба порядочного сделать не смогли! И памятник старый приволокли. Вам ли осуждать человека чуткого, отзывчивого, хоть и не партийного?
Атмосфера явно накаляется. Я слышу за спиной гудение, но неудобно оборачиваться, чтобы посмотреть.
Наблюдаю за теми пареньками, что уступили мне место. Оба совсем мальчишки. Один татарчонок, на редкость хорошенький — разрумянился смуглым румянцем, узкие глазенки так и сверкают! Он сидит передо мной на ступеньках трибуны и весь так и подскакивает от волнения! То на меня смотрит, то на трибуну, то на президиум. Всплескивает руками и не находит слов. Изредка вскрикивает: «Он говорила!.. А она почему сказал?!»
Паренек, который сидит рядом со мной на корточках, ну, ни дать ни взять прицепщик с картины «Ужин тракториста» — вихрастый, губошлепистый. Он так и ерзает, провожая тех, кто на меня нападал, выразительным: «У, гадина!» — когда они, спускаясь с трибуны, проходят мимо.
Я отвлеклась и не разобрала звания и фамилии оратора, которому дали слово. Поняла лишь, что он из «Заполярной правды».
— Она прислала нам статью — злостные нападки на уважаемых партийных работников из горнотехнической инспекции. Я переслал статью в управление угольных шахт, а ей написал зайти в редакцию. И знаете, что она мне ответила? (Читает мое письмо.) «Я по ошибке вообразила, что газета — это орган общественного мнения, то есть совесть общества, а после прочла, что это — орган КПСС и горсовета. Я ни в партии, ни в горсовете не состою, и поэтому где уж мне, шахтеру, с посконным рылом в калашный ряд соваться!» Вы понимаете? Оскорбление партии и ее органов!
В зале — шум:
— Это не шахтер! Что ему нужно в нашем коллективе?
Затем раз за разом выступают Скрыпник и его жена, недавно принятые в партию. Эту пару прозелитов руководство усиленно выдвигает, а коллектив дружно отталкивает. Ничего, кроме той же «заигранной пластинки».
«Осуждайте себя за ее ошибки!»
— Слово имеет товарищ Романенко.
Клара Романенко вряд ли чувствует под собой твердую почву. У нее, как и у Юлии Боровенко, все предпосылки к тому, чтобы поддаться инстинкту самосохранения: ее также проводят подземным работником.
Начальство уверено в ее покорности.
Тем более я глубоко поражена и растрогана ее выступлением. Говорит она спокойно, обстоятельно и с глубоким убеждением. Говорит, а не читает:
— Все обвиняют Керсновскую в том, что она написала письмо. Мы все за это выносим ей порицание. А подумали вы, какова жизнь у этой самой Керсновской? У нас у всех заботы, пусть даже огорчения. Но у нас у всех — семья, дети. У каждого есть кто-то, кто нам дорог, а ей дорога одна лишь работа, которой она отдала себя целиком. И она одинока… Я не собираюсь вас разжалобить: Керсновская не жалости заслуживает, а понимания. Ей не с кем поговорить, поделиться своими мыслями, развеять горечь одиночества! Не от презрения стоит она в стороне от коллектива! Напрасно товарищ полковник и товарищ парторг это утверждают. С нами ей действительно… ну, как это сказать? В шахте наши девочки — совсем девчонки в сравнении с ней, и не только по возрасту, но и по умственному развитию. А мужчины? Кто же не знает, что к какому из шахтеров ни придешь, прежде всего надо распить с ним «читок». А она не пьет. Вы — парторг, шахтком, начальник шахты, — да поинтересовались ли вы, как отдыхает Керсновская? (Из зала: «Секретарь, отчего ты не записываешь?») Попытались ли вы привлечь ее к себе? Может, эта горечь одиночества и побудила ее написать это письмо? Вам нужна была ее работа, но вам не нужен был человек, ее выполняющий! Осуждайте себя за ее ошибки!
И маленькая смелая женщина, шапка которой едва виднелась из-за борта трибуны, быстро сбежала вниз. Она — единственная из тех, кто был «за» меня и кому зал не побоялся аплодировать.
