Николаевичу, что Пален «
увольняется за небрежное ведение дела В. Засулич». А. Ф. Кони описывает отставку графа Палена несколько иначе: «
Конец министерства Палена наступил вскоре. Государственный совет согласился с его проектом об ограничении компетенции присяжных, но отверг проект о подчинении адвокатуры, причем ему пришлось выслушать немало неприятных вещей. Тогда в нем проснулось чувство собственного достоинства, временно заглушенное желанием удержать портфель, и он совершил то, что для русского министра было равносильно подвигу: подал в отставку».
Некоторые сотрудники министерства, возмущенные расправой с товарищами прокурора Жуковским и Андреевским, хотели демонстративно уехать с «прощального приема», устроенного графом, но Кони с трудом уговорил их «остаться отдать последний долг сошедшему со сцены с редким достоинством министру». Прощание было холодное, граф Пален что-то говорил о «смутном времени».
В 1912 году А. Ф. Кони в последний раз встретился с бывшим министром юстиции. Граф Пален рассказал ему много интересного о закулисной стороне событий, свидетелями и участниками которых они были. Потом неожиданно спросил: «Вы меня простили?» На недоумение, выраженное собеседником, продолжал: «Нет, вы отлично меня понимаете: я столько причинил вам неприятностей, даже горя, я отравил столько лет вашей жизни… но простите меня, старика, я не понимал вас тогда, я многого тогда не понимал; теперь я понял, я теперь другой человек, но поздно».
Заканчивая разговор, граф Пален сказал: «Ну как я рад, как рад, у меня камнем на сердце лежало сознание, что я был несправедлив по отношению к вам и причинил вам столько незаслуженных огорчений». На прощание он крепко пожал А. Ф. Кони руку. А через несколько дней граф Пален умер…
1978
«Когда люди плачут — Желябовы смеются». Судебный процесс «с запахом динамита»
В конце XIX века резко начала обостряться обстановка. Одно за другим следовали покушения на императора Александра II. Правительство в борьбе с «крамолой» все чаще и чаще прибегало к военным судам и внесудебным способам расправы. Кровавое противостояние революционеров и правительства все усиливалось. Только в течение 1879–1882 годов в России было проведено 99 политических процессов, из них один слушался в Верховном уголовном суде и два: дело «1-го марта» и «20-ти».
Год 1881-й был обагрен царской кровью — «жертвою пал в Бозе почивший император Александр Николаевич».
Это был последний крупный политический процесс в России в ХIХ веке, на котором присутствовали корреспонденты, в том числе и некоторых иностранных газет. В зале судебного заседания были и художники, в частности, К. Е. Маковицкий и А. А. Несветевич, которые сделали зарисовки участников процесса.
Заседание Особого присутствия сената по делу «1-го марта» открылось 26 марта 1881 года в 11 часов дня. Председательствующим был назначен сенатор Е. Я. Фукс. Членами присутствия являлись сенаторы Н. Н. Биппен, Н. С. Писарев, И. Н. Орлов, А. И. Синицын и А. В. Белостоцкий. В число сословных представителей входили предводители дворянства граф Бобринский и барон Корф, московский городской голова Третьяков и волостной старшина Гелькер. Обязанности обер-секретаря выполнял В. В. Попов.
Суду были преданы шестеро человек, пятеро из них имели адвокатов. Софью Перовскую защищал Кедрин, Николая Кибальчича — Герард, Тимофея Михайлова — Хартулари, Николая Рысакова — Унковский и Геси Гельфман — Герке. Андрей Желябов от адвоката отказался.
Вначале обер-секретарь Попов огласил так называемое «предложение» министра юстиции Д. Н. Набокова об отнесении данного дела к ведению Особого присутствия сената. Затем началось судебное следствие. Все подсудимые, кроме Рысакова, давшего «откровенные показания», вели себя как на предварительном следствии, так и во время суда смело и независимо. Они не отрицали фактическую сторону дела и сами откровенно говорили о тех действиях, которые были указаны в обвинительном акте. Никто из них не заботился о смягчении собственной участи.
Н. В. Муравьёв, временно исполняющий должность прокурора Санкт-Петербургской судебной палаты (будущий генерал-прокурор России), произнес длинную, «лившуюся» почти пять часов, довольно страстную обвинительную речь. С точки зрения революционных демократов, его речь была «напыщенной» и «вычурненной», наполненной «небылицами». Такие отзывы сделали как сами подсудимые, так и демократические издания. Но иным в то время и не могло быть выступление прокурора по делу об убийстве императора, считавшегося, и не без оснований, реформатором. И обвинитель, и председатель суда к тому же находились под жестким прессом властей.
Впоследствии Фукс вспоминал, что во время процесса на него оказывал давление министр юстиции Набоков и другие приближенные к императору сановники. Доходило до того, что «высочайшее повеление» государя «не допускать разговоров среди подсудимых» объявлялось Фуксу через жандармского полковника. Фукс, в частности, признавал, что был далеко «не беспристрастен», когда позволял обвинителю излагать социалистическое учение «с разными передержками», но сразу же обрывал Желябова и других подсудимых, когда они разъясняли идеи своей партии. «Я находил крайне необходимым его (т. е. Муравьёва. — Авт.) остановить, — пояснял Фукс, — и, однако, не сделал этого. Прервать обвинительную речь… сделать прокурору-обвинителю как бы замечание — было свыше моих сил».
Для того чтобы читатели имели хотя бы приблизительное представление об обвинительной речи Муравьёва, приведу несколько небольших отрывков из нее.
«Судебное следствие, полное потрясающих фактов и страшных подробностей, — начал свою речь Муравьёв, — раскрыло такую порочную бездну человеческой гибели, такую ужасающую картину извращения всех человеческих чувств и инстинктов, что нам понадобится все мужество и все хладнокровие гражданина, пред которым внезапно открылась зияющая язва родины, и от которого эта родина ждет первого ближайшего спешного средства для своего исцеления. Для того чтобы произвести над подсудимыми суд справедливости и закона, нам предстоит спокойно исследовать и оценить во всей совокупности несмываемые пятна злодейски пролитой царской крови, область безумной подпольной крамолы, фанатическое исповедание убийства, всеобщего разрушения, и в этой горестной, но священной работе да поможет нам Бог».
«Когда миновали первые острые мгновения народного ужаса и печали, когда пораженная Россия опомнилась и пришла в себя, — продолжал прокурор, — ее естественною первою мыслею было: „Кто же виновники страшного дела, на кого должны пасть народные проклятия и пролитая кровь, где же цареубийцы, опозорившие свою родную страну? Россия хочет их знать и голосами всех истинных сынов своих требует им достойной кары“. И я считаю себя счастливым, что на этот грозный вопрос моей родины могу смело ответить ее суду и слушающим меня согражданам: „Вы хотите знать цареубийц? Вот они!.. “». С этими словами Муравьёв энергичным жестом руки указал на скамью подсудимых.
Вот как охарактеризовал в своей речи Муравьёв деятельность народовольцев. «Несмотря на кратковременность деятельности по исследованию настоящего дела, прокуратура имеет в настоящее время возможность… представить вам неотразимые, по ее мнению, доказательства виновности всех шестерых подсудимых, преданных вашему
