Господин же Чоглоков не перестает тем временем вздыхать по великой княгине. Благодаря своей глупости он дает Салтыкову уговорить себя в том, будто тот отстаивает перед Екатериной его интересы и что это предательство и составляет предмет его интимных с нею собеседований. И на этот раз раскрывает всю комедию великий князь, руководимый не ревностью, а желанием доказать Чоглокову, каков в действительности его "истинный друг". Но Салтыкову, этому настоящему "демону интриги", немедленно приходит в голову новая блестящая идея: он убеждает Чоглокова в том, что сама императрица им увлечена. Чоглоков верит в это свое счастье так же быстро, как уверовал раньше в свой поэтический дар, он увивается подле Елизаветы на маскарадных балах, и его ухаживания действительно принимаются чрезвычайно милостиво.
Но тут Салтыков не принял в расчет бдительной ревности братьев Шуваловых, которые дрожат за свое привилегированное положение и в конце концов до того настраивают императрицу против бедняги Чоглокова, что открыто, за столом, обзывает его дураком и предателем. Чоглоков до того близко принимает к сердцу эту обиду, что заболевает разлитием желчи. К постели больного приглашается всецело преданный братьям Шуваловым врач, и Екатерина утверждает, что именно этот врач по поручению своих благодетелей отправил его на тот свет. "Приглашенные впоследствии новые врачи заявили, что, во всяком случае, его лечили так, словно хотели убить". Через несколько дней после смерти Чоглокова устраняют от должности и его жену. Екатерина в это время как раз в третий раз в положении.
Чоглокова жестоко разочарована. Она того мнения – и не совсем безосновательно, – что оказала крупные услуги отечеству и сохранению династии. Но с точки зрения Шуваловых она только дала возможность Екатерине проявить свое легкомыслие. И императрица поступает в соответствии со взглядами Шуваловых. Она либо настолько умна, что скрывает истину даже от своих фаворитов, либо сама не хочет открыто посмотреть истине в глаза.
Отношения между Екатериной и Елизаветой с каждым годом ухудшаются, но все же связь между этими двумя женщинами необычайного положения и темперамента не носит характера взаимного отталкивания. Десять лет тому назад Елизавета горячо полюбила чисто материнской любовью маленькую Цербстскую принцессу, а Екатерина восхищалась красавицей-императрицей, усматривая в ней свой идеал. С той поры многое изменилось: стареющая Елизавета начала видеть в Екатерине соперницу, выросшая Екатерина познакомилась с отрицательными сторонами своего идеала.
Когда десять лет тому назад Екатерина приехала в Россию, чтобы выйти замуж за Петра, Елизавете мерещилась нежная идиллия. Она мечтала о том, что великокняжеская чета будет жить бок о бок с ней идеальной супружеской жизнью, рожать одного ребенка за другим, отвлечет своим поведением глаза света от эксцессов и распущенности ее личной жизни, удовлетворит как ее материнский инстинкт, так и потребности династии. Все вышло по-иному.
Наконец-то после десяти лет ожидания, разочарования, нетерпения, злобы и отчаяния (Елизавета уже стала подумывать об освобождении Иоанна, которого она так опасалась, и назначении его престолонаследником), наконец-то предстоят роды Екатерины. Как бесконечно далека эта действительность от сентиментальных мечтаний Елизаветы. Кто отец ожидаемого ребенка? Елизавета не хочет углубляться в расследование этого вопроса.
Если она и знала план Бестужева и из соображений государственной необходимости была вынуждена его одобрить, то он все же был глубоко противен ее религиозной душе и ее романовской фамильной гордости. Со времени принятия этого плана прошло как-никак два года. Но вправе ли Елизавета надеяться на то, что за эти два года Петр все же стал настоящим мужчиной, подлинным супругом? Она имеет основание считаться с такой возможностью, потому что Петр достаточно благоразумен или слеп, или циничен, чтобы молчать. Но многие из придворных подшучивают над этой внезапной плодовитостью несомненно неудачного брака, и Шуваловы доводят все эти сплетни до сведения Елизаветы.
Ощущения императрицы чрезвычайно двойственного характера, и в соответствии с этим ее действия исполнены противоречий. Однажды она внезапно появляется в частных покоях Екатерины в отсутствие великого князя с очевидным намерением застать великую княгиню врасплох наедине с Салтыковым; это ей не удается только благодаря счастливой случайности. Но с другой стороны, она не принимает никаких мер для того, чтобы удалить Салтыкова от Екатерины.
Двадцатого сентября ночью у Екатерины начинаются предродовые схватки. Одновременно с акушеркой об этом оповещают и Елизавету. Императрица появляется в два часа ночи и в течение двенадцати часов не отходит от ложа Екатерины, которое, согласно обычаям того времени, устроено на полу, на низком матраце, рядом с постелью. Едва только долгожданный мальчик появился на свет божий, как Елизавета велит повивальной бабке отнести го в ее личные покои. Великий князь, который приличия ради бросил взгляд на новорожденного, следует за нею, а ним удаляются и все придворные дамы; роженица остается совершенно одна.
Над дворцом взвивается императорский штандарт, с крепостных валов раздаются салюты пушек, возвещающие о счастливом рождении престолонаследника. Екатерина лежит одинокая и всеми забытая на своем матраце между двумя окнами, из которых дует. В то время как во всех церквах звонят в колокола, тысячи верующих склоняют колени, чтобы помолиться за своего будущего монарха, в то время как весь город охвачен радостным возбуждением, а великий князь опрокидывает одну рюмку за другой "за здоровье своего сына" – в это время Екатерина, вся покрытая потом и измученная жаждой, валяется на полу, как кусок мяса, исполнивший свое назначение, и Чоглокова даже не осмеливается подать ей стакан воды без разрешения повивальной бабки. А где же эта повивальная бабка? Она у Елизаветы, сама не своя от радости, всецело поглощена ребенком и совершенно забыла о его матери.
Елизавета забрала ребенка к себе и не возвращает его больше. Забыты государственные дела, забыты фавориты, забыты все прочие увлечения ради этой долгожданной радости: прижать к сердцу ребенка, возиться с ним, баловать его, заботиться о нем. Маленький Павел спит в ее собственной спальне; стоит ему закричать, как она сама бежит к нему; если нужно перепеленать его, то так тщательно его укутывает, что он чуть не задыхается под пуховыми одеялами и шубами. Елизавета до того охвачена нежностью к этому крошечному существу, что при дворе возникает и долго не глохнет слух, будто она подменила ребенка Екатерины своим собственным, рожденным приблизительно в то же время. Французский посол д'Эон доносит в Париж, что эти сведения считаются вполне достоверными. В Париже к этому слуху относятся чрезвычайно скептически: Елизавете уже почти пятьдесят лет.
