А что же Наталья Николаевна? Понимает ли она поэта, руководствуется ли интересами семьи, сочувствует ли стремлению мужа покинуть «свинский Петербург»? Пушкин в своих письмах жене подробно разъясняет ситуацию на понятном ей житейском языке: мол, та жизнь, которую мы ведем в столице, мне не по карману; хорошие деньги можно заработать только литературным трудом, которому противопоказан Петербург и еще следует наладить хозяйственную жизнь имения, что тоже невозможно сделать, находясь за сотни верст от него. В письме от 29 мая 1834 г. Пушкин ласково увещевает молодую супругу: «С твоего позволения, надобно будет, кажется, выйти мне в отставку и со вздохом сложить камерюнкерский мундир, который так приятно льстил моему честолюбию и в котором, к сожалению, не успел я пощеголять. Ты молода, но ты уже мать семейства, и я уверен, что тебе не труднее будет исполнить долг доброй матери, как исполняешь ты долг честной и доброй жены. Зависимость и расстройство в хозяйстве ужасны в семействе; и никакие успехи тщеславия не могут вознаградить спокойствия и довольства».
Хитрец Александр Сергеевич, как ластится! Как тонко отмечает достоинства жены, особенно ее честность и доброту (припадки ревности в прошлом, должны быть прощены окончательно). Но, тем не менее, пора бы заняться воспитанием детей, а не гнаться за «успехами тщеславия».
Через несколько дней в очередном письме Пушкин продолжает гнуть свою линию: «Я крепко думаю об отставке. Должно подумать о судьбе наших детей. Имение отца, как я в том удостоверился, расстроено до невозможности и только строгой экономией может еще поправиться. Я могу иметь большие суммы, но мы много и проживаем. Умри я сегодня, что с вами будет?.. Ты баба умная и добрая. Ты понимаешь необходимость; дай сделаться богатым – а там, пожалуй, и кутить можем в свою голову. Петербург ужасно скучен».
Однако «баба умная и добрая» как раз не видела никакой необходимости ждать в провинции, когда муж разбогатеет. И сидеть с детьми красавица, которой еще не исполнилось и двадцати двух лет, категорически не хотела. Тем более что в Петербурге наступил ее «звездный час», а несколько месяцев, проведенных в калужской глуши, лишний раз убедили Наталью Николаевну, что жизнь для нее вне столицы просто невозможна. Более того, она сочла необходимым окунуть в петербургскую светскую жизнь и своих горячо любимых сестричек.
Мы не знаем, в какой форме Пушкину был оглашен сей «вердикт». Но Пушкин, получив в ответ на свои увещевания столь экстравагантное решение, конечно, был в шоке. Сдерживая себя, он попытался все же вразумить супругу, оставаясь в рамках житейской логики: «Охота тебе думать о помещении сестер во дворец. Во-первых, вероятно откажут; а во-вторых, коли и возьмут, то подумай, что за скверные толки пойдут по свинскому Петербургу. Ты слишком хороша, мой ангел, чтобы пускаться в просительницы (курсив наш. – Н. П. Как Пушкин чувствовал двусмысленность ситуации, как взывал к благоразумию, к достойному поведению!). Погоди; овдовеешь, постареешь – тогда будь салопницей и титулярной советницей. Мой совет тебе и сестрам быть подале от двора; в нем толку мало. Вы же не богаты. На тетку нельзя вам всем навалиться».
В ответ упрямая Наташа, судя по всему, убеждает мужа, что главные помыслы сестер окружить его заботами, помогать по хозяйству. Только ради этого они и перебираются в Петербург. Эти маленькие хитрости смешат Пушкина: «Какие же вы помощницы или работницы? – отвечает он. – Вы работаете только ножками на балах и помогаете мужьям мотать. И за то спасибо».
Препирательства между мужем и женой продолжались практически все лето и завершились только после двухнедельного пребывания Пушкина в Полотняном заводе. Наталья Николаевна очаровала супруга, а тот, истосковавшись по ласке и нежности, просто растаял и махнул рукой на все неурядицы. «Жена моя прелесть», – восклицает Пушкин в письме к теще.
Итак, мир в семье восстановлен, в отставке категорически отказано, сестры Гончаровы разместились под одной крышей с семьей Пушкиных. Таковы житейские итоги первых девяти месяцев бурного 1834 г. К этому надо напомнить, что за исключением двух «медовых» недель в Полотняном заводе супруги не виделись друг с другом фактически полгода!
Вернувшись осенью 1834 г. в Петербург, Наталья Николаевна отнюдь не озаботилась налаживанием семейного быта, ограждающего мужа от неудобств совместного проживания с Азинькой и Коко. Мать поэта 7 ноября 1834 г. тактично сообщала своей дочери, что Александра новая ситуация в его доме «немного стесняет, так как он не любит, чтобы расстраивались его хозяйские привычки».
Главная забота Натальи Николаевны – вывести в свет и пристроить своих сестер. И здесь она преуспела; особенно в отношении старшей – Екатерины. Потребовалось меньше двух месяцев с момента появления в Петербурге девицы из глубокой калужской провинции до ее волшебного превращения во фрейлину императрицы. Такого взлета без мощной протекции представить невозможно. Обычно ведущую роль в продвижении Екатерины Гончаровой отводят тетке сестер – Екатерине Ивановне Загряжской. Эта пожилая фрейлина пользовалась уважением двора. Несомненно, она принимала активное участие в лоббировании кандидатуры своей племянницы. Однако достаточно ли было ее усилий для обеспечения столь крутого взлета Коко? Она не входила в ближайший круг общения императорской семьи. И скорее всего могла добиться желаемого результата, только объединившись со своей любимой племянницей Наташей. О том, что это было именно так, свидетельствует сама новоиспеченная фрейлина в письме брату от 8 декабря 1834 г. Значительную часть ее восторженного описания посвящения во фрейлины составляют комплименты и благодарности в адрес блистательной Натали. Тетушка упоминается вскользь, и то в основном в связи с подаренным ею придворным платьем.
Впрочем, предоставим слово самой Катрин Гончаровой: «Разрешите мне, сударь и любезный брат, поздравить вас с новой фрейлиной, мадемуазель Катрин Гончаровой; ваша очаровательная сестра получила шифр 6-го после обедни, которую она слушала на хорах придворной церкви, куда ходила, чтобы иметь возможность полюбоваться прекрасной мадам Пушкиной, которая в своем придворном платье была великолепна, ослепительной красоты. Невозможно встретить кого-либо прекраснее, чем эта любезная дама, которая, я полагаю, и вам не совсем чужая. Итак, 6-го вечером, как раз во время бала, я была представлена их величествам в кабинете императрицы. Они были со мной как нельзя более доброжелательны. Бал был в высшей степени блистательным, и я вернулась очень усталая, а прекрасная Натали была совершенно измучена, хотя и танцевала всего два французских танца. Но надо тебе сказать, что она очень послушна и очень благоразумна, потому что такие танцы ей запрещены. Она танцевала полонез с императором; он, как всегда, был очень любезен с ней, хотя и немножко вымыл ей голову из-за мужа, который сказался больным, чтобы не надевать мундира. Император ей сказал, что он прекрасно понимает, в чем состоит его болезнь, и так как он в восхищении от того, что она с ними, тем более стыдно Пушкину не хотеть быть их гостем; впрочем, красота мадам послужила громоотводом и пронесла грозу. Петербург начинает мне ужасно нравиться, я так счастлива, так спокойна, никогда я и не мечтала о таком счастье, поэтому я, право, не знаю, как я смогу когда-нибудь отблагодарить Ташу и ее мужа за все, за все, что они делают для нас, один Бог может их вознаградить за хорошее отношение к нам»[18].
