Вот такой фонтан благодарности и любви к Таше, организатору счастья, о котором Коко и мечтать не смела. Упоминание мужа Таши не должно вводить в заблуждение. Это дань вежливости, поскольку сестры отлично были осведомлены об отрицательном отношении Пушкина к их переезду в Петербург. К тому же в выше процитированном письме к брату Катрин подробно объясняет, что вызывающее поведение мужа Таши омрачает праздник, ставит обожаемую сестру в неловкое положение перед благодетелем императором. Он, видите ли, в восхищении от того, что Таша снова с ними на балу, а бесстыжий муж не только не рад этому отношению императора к его жене, но еще позволяет себе вообще не явиться на бал. Только красота «мадам» усмирила царский гнев. Катрин демонстрирует полное знание расстановки фигур в возобновившейся после мартовского скандала придворной игре. Думаю, что она знала и о том, что Пушкин не явился на бал в честь святого Николая отнюдь не «из-за мундира», а потому, что отлично понимал, кто главная просительница за новоявленную фрейлину.
Из этого же письма мы узнаем, какая роль была отведена тетке Загряжской. «Теперь, когда мое дело начато, мне надо узнать, куда и когда я должна переезжать во дворец, потому что мадам Загряжская просила, чтобы меня определили к императрице. Тетушка Екатерина дежурит сегодня, она хотела спросить у ее величества, какие у нее будут приказания в отношении меня… Если я перееду во дворец, я тебя извещу». Как известно, тетка Загряжская с возложенной на нее миссией не справилась. Во дворце ее племяннице было отказано. Это лишь доказывает, что возможности тетушки были весьма ограничены, а «первой скрипкой» во всей этой истории, конечно, была блистательная Таша. И она уверенно вела свою «партию», не потому что плохо относилась к мужу, а лишь в силу того, что твердо усвоила, по какой «партитуре» играет светское общество. Вносить диссонанс в «классику» дворцовой жизни ей даже не приходило в голову. Так же как ей не приходило в голову встревать в мужские игры.
Глава 13
Гончарова – Пушкина – Ланская
О женитьбе и семейной жизни Пушкина написано много. Равно как и о роли Натальи Николаевны в дуэльной истории, закончившейся трагически. Не обошли вниманием эту тему и мы в первой части работы. Поэтому нет смысла в очередной раз пересказывать широко известные факты. Гораздо интереснее затронуть проблему психологической мотивации поведения действующих лиц этой драмы. Это тем более уместно, что в традициях пушкинистики, заложенных еще друзьями Пушкина, превалировал не беспристрастный анализ преддуэльной ситуации, а подчеркнуто оценочный. Виновата ли супруга поэта в его гибели? Было ли ее поведение предосудительным? Если не виновата, то кто несет ответственность за трагический исход интриги?
Вопрос о реабилитации доброго имени Натальи Николаевны был актуален для друзей поэта, поскольку они выполняли его волю. Вяземский писал Давыдову: «Более всего не забывайте, что он нам, всем друзьям своим, как истинным душеприказчикам, завещал священную обязанность оградить имя жены его от клеветы». Впоследствии многие пушкинисты, совершенно необоснованно присвоив себе роль «добровольных душеприказчиков» поэта, превратили тезис о невиновности супруги поэта в аксиому. Тут же возникла ответная реакция, которую условно можно назвать «ахматовской школой», не потому что Анна Ахматова была первой, кто осудил поведение Натальи Николаевны, а по яркости и жесткости ее позиции в этом вопросе.
Однако для истории (особенно для истории человеческих отношений) нет ничего пагубнее подмены научного анализа подобием судебного расследования. Научная экспертиза (если, конечно, речь не идет о юриспруденции) изначально должна быть свободна от оценочных категорий типа: «хороший – плохой», «моральный – аморальный», «правый – виноватый», «что позволено Юпитеру – непозволительно Быку» и т. д. В этом смысле для нас равно неприемлема позиция как хулителей поведения супруги поэта, так и тех, кто априорно записывает ее в число непорочных жертв подлых интриганов.
Судьбу для себя и своей Наташи Пушкин выбрал сам. Потом он понял и ужаснулся, в какую мышеловку завлекла его и доверившегося ему провинциального несмышленыша цепь фатальных событий. Натали не поняла ничего, и, слава Богу (для нее). Но это было позже.
Еще до знакомства со своей будущей женой Пушкин серьезно начал думать о создании семьи. В борениях ума и сердца, рационализма и романтического желания брака по любви поэт провел много месяцев. Освободим читателей от перечня девиц, к которым Пушкин сватался или за кем ухаживал «с серьезными намерениями». Дело не в конкретных объектах внимания новоявленного жениха, а в его психологической раздвоенности. Пушкин постоянно противопоставлял тип девушек, выросших в тиши помещичьих усадеб, с их простодушием, романтизмом, придавленностью родительским авторитетом, новому поколению «столичных штучек» – образованных, вышколенных, в меру циничных и прагматичных, умеющих быть обаятельными, остроумными, а главное – знающих толк в современной литературе и искусстве. Конечно, душой Пушкин отдавал предпочтение второй группе, хотя бы потому, что ее представительницы могли оценить блеск его искрометного таланта. Свои симпатии и антипатии Пушкин иной раз излагал в очень жестокой форме:
Но ты, губерния Псковская, —
Теплица юных дней моих,
Что может быть, страна пустая,
Несносней барышень твоих?
Меж ними нет, замечу кстати,
Ни тонкой вежливости знати,
Ни милой ветрености шлюх,
Но, уважая русский дух,
Простил бы им их сплетни, чванство,
Фальшивых шуток остроту,
Пороки зуб, нечистоту,
И неопрятность, и жеманство —
Но как простить им модный бред
И неуклюжий этикет.
Пушкин до конца дней сохранил неприязнь к вульгарности, ко всему, что «пахнет московской барышнею». Но в то же время ему мила была и наивность, чистосердечие, неопытность провинциалок. Доказательство тому – глубокий, многогранный и по-человечески интересный портрет молодой Татьяны Лариной в противовес ее схематичному описанию в роли львицы петербургского света. Этот своеобразный «дуализм» Пушкина проявился в его метаниях на стадии сватовства, которая закончилась для многих неожиданно, но только не для Пушкина. Восемнадцатилетняя красавица-бесприданница, не обремененная большими знаниями, кроме французского и техники танца, не имеющая никакого представления о нравах и традициях светского общества, – вот сознательный выбор Пушкина. Он искренне считал, что такой выбор дает ему шанс решить проблему совмещения в будущей супруге достоинств хозяйки и музы. Ведь он со своим интеллектом, знанием жизни способен выпестовать свой идеал верной жены, добродетельной матери, блистательной светской женщины, гордости мужа и предмета зависти всех окружающих. Безмерная благодарность мужу, превратившему девицу, приезжавшую на московский бал в стоптанных туфлях, в звезду северной столицы, должна была стать тем материалом, который навечно скрепил бы узы супружества. Таковы были рациональные (а на поверку идеалистические) размышления Александра Сергеевича. Многие мужчины и до и после Пушкина пытались осуществить подобный замысел, но мало кому удалось успешно завершить сей эксперимент.
