упала и не смогла уже подняться. К ней вызвали скорую, которая сделала только укол, но не забрала в больницу, сказав, что не берут больных с деменцией. С этого дня свекровь слегла. Видимо, у нее случился микроинсульт. Хотя раньше она была весьма бодрая старушка, стала тяжелой лежачей больной.
Я в какой-то момент уехала с подругами в Питер, а сыновья отвезли бабушку в дом престарелых в Королёве. Через неделю она там умерла…
Мне было легче, потому что в деменцию впали не мать или отец, а свекровь.
Какие советы? Отстраняться и стараться быть веселой. Шутить. Разделять уход с родственниками. Со всем, что она «несет», надо соглашаться, все равно не переспоришь, да и зачем? Куда-то ходить развлекаться и не забывать о собственной жизни.
Ольга Зиновьева, редактор, Москва
Бабушка мужа, Татьяна Георгиевна, болела почти десять лет.
Хочу рассказать о том, какая была наша бабушка Таня. Это очень важно для семьи – не расчеловечить своего любимого заболевшего человека. Важно видеть за болезнью, за «поломавшейся» памятью, странностями, сбоями – того, кого знал долгие годы, любил и любишь.
Она была сильная, мудрая, любила своих детей, которых одна поднимала в труднейшие послевоенные годы. Волновалась за внуков, любила их и помогала всем, чем могла, молодым родителям. Обожала правнуков и ворчала уже на их родителей, что неправильно воспитывают. Рассказывала истории о своем детстве, о своей большой семье, о войне. Когда болезнь уже почти полностью захватила ее разум, она как будто вернулась в детство, разговаривала со своей мамой, опять гоняла корову пастись на Воробьевы горы, где еще не было здания Московского университета.
Бабушка Таня переехала к нам, когда поняла, что одна боится, а еще забывает выключить бытовые приборы, неуверенно себя чувствует. Уже после переезда, когда жили на даче тоже вместе, она как-то ходила за мной и говорила, что надо убрать с улицы все тазики, а то мимо ходят чужие, украдут. На следующее утро ни одного тазика на месте не оказалось, и я, помню, подумала: да, вот ругаем бабушку, а она права оказалась. Но в результате тазики обнаружились в совершенно неожиданном месте: под лестницей, кажется, сложенные стопочкой, а сама бабушка Таня так и не вспомнила, что она их от греха подальше припрятала.
Знаю, что у многих деменция начинается с изменений в характере – добрые люди начинают со всеми ругаться, например. Наша бабушка, жесткая и волевая, вытянувшая двоих детей в одиночку сразу после войны, стала вдруг всего боящейся подозрительной тихоней. Потом у нее стало всё чаще путаться сознание – она рассказывала то, чего не было (кто-то приходил, пока нас не было дома, чужие люди). Она шла в туалет и пыталась зайти в шкаф; дойдя до туалета, пыталась выйти из него в стенку…
Потом ей стало трудно ходить, и она слегла. Начались проблемы с гигиеной (памперсы для взрослых сдирались в попытке «сходить в туалет», а она же не могла встать). Днем она большую часть времени пребывала в своем детстве, в деревенских домах недалеко от Киевского вокзала, где жила ее большая семья. Думаю, это был скорее хороший сон, нежели кошмар.
Развивалась болезнь медленно, и мы постепенно привыкали к «странностям», пока они не переросли в серьезные затруднения. Моя свекровь поставила диагноз заранее, но считала, что сделать ничего нельзя, процесс необратим, поэтому к врачу мы пошли, уже когда качество жизни ухудшилось серьезно. Сейчас я думаю, что это была ошибка.
В психоневрологическом диспансере врач сразу предложила сдать бабушку в больницу, а когда свекор отказался, выписала галоперидол, чтобы, как она сказала, купировать симптомы (ночные кошмары, дневные «хождения в стенку вместо двери»). В результате, как я сейчас думаю, бабушка оказалась заперта внутри собственного тела. Лекарство подавило внешние проявления, но внутри процесс продолжался, и мне ужасно больно думать об этом.
Очень грустно наблюдать, как гаснет разум, стирается, куда-то в туман уходит личность. Ощущаешь полное бессилие еще и потому, что трудно добыть информацию, трудно понять, что именно ты можешь сделать, чтобы помочь человеку. Потом начинаются бытовые сложности. Сначала ходячая больная, которая размазывает по стенам и по себе свои фекалии, может включить плиту, может уйти на улицу, не помня себя, – нужен присмотр, из дома надолго не уйдешь. Потом лежачая больная, которую надо мыть, кормить, обрабатывать пролежни и которая кричит по ночам, из-за чего мой сын не мог ночью спать и днем в школе засыпал на уроках. Грусть сменяется страшной усталостью, бессилие остается, потому что понятно, что дальше будет только хуже.
На сиделку тогда не было средств, плюс я была в декретном отпуске со вторым сыном, и как-то само собой разумелось, что я «все равно дома сижу» и буду ухаживать за Татьяной Георгиевной. Это был мой труд, он не оплачивался.
С определенного момента бабушку нельзя было оставлять одну, причем длилось это довольно долго. Лежачий больной в доме – это ситуация, которая влияет на всех. С раздражением справиться так и не удалось; добиться, чтобы человек не страдал, так и не удалось – не нашли, куда обратиться за квалифицированной помощью.
Самым страшным в этой ситуации было понимать, что человек страдает, и быть не в состоянии помочь; терять знакомого и любимого человека постепенно (медленная пытка); осознавать, что бабушка страдает ментально и физически, а мы не знаем, что делать. И злость, и обида на беспомощную женщину, которая не виновата в своем состоянии. И это и есть самое сложное – не утратить любовь и сочувствие в ситуации раздражения и потери контроля.
Андрей К., руководитель компании, Москва
Мама, Наталья Андреевна, 1938 года рождения. До болезни работала на самой сложной, на мой взгляд, работе, которую можно себе представить: была женой моего отца – успешного писателя и драматурга. Папа был классическим советским драматургом, со всеми вытекающими.
Мама и в здоровом состоянии жаловалась, что ей не хватает общения с людьми и что она в основном вынуждена общаться с тарелками и сковородками. При этом мама всегда была очень хорошим рассказчиком. В советское время им с отцом удавалось смотреть кино, которое было другим недоступно, и мама очень хорошо пересказывала содержание этих фильмов.
В анамнезе у мамы в ее детстве «харея Хангтингтона», сложный вирусный менингит. Было это на самом деле или нет – непонятно: военное время, трудно проверить. А у детей войны много своих особенностей, и со здоровьем прежде всего. Может, я это так воспринимал, но мне всегда казалось, что крепче людей не бывает. И когда они
