На все эти простые вопросы у Ренана нет прямых ответов. Где доказательства, что природа стремится к осуществлению наших идеалов? Наука нам их не дает, нет их и у Ренана. Он сознает всю необходимость веры в существование Бога и в бессмертие души для того, чтобы безропотно трудиться и страдать, не надеясь на вознаграждение и счастье в этой жизни. Но тут уже мы вступаем в такую область, где разум человеческий бессилен перед чувством. Все верующие твердо убеждены, что их ждет награда по заслугам или казнь… там, в стране теней, откуда еще никто назад не возвращался. Но это царство теней и тайн закрыто от нас непроницаемой завесой. «Мы, – говорит Ренан, – прекрасно чувствуем в глубине нашего сознания как будто голос из другого мира, но мы не знаем, какой это мир». Таинственный голос из бесконечности говорит нам о каких-то безотчетных радостях, о непостижимых ужасах и о таком величии, в сравнении с которым все земное лишь жалкий прах, вздымаемый бурным вихрем безумных страстей. Любовь, религия, поэзия и добродетель – лишь мгновенные проблески охватывающей нас бесконечности. С пошлой житейской точки зрения все, что не подлежит точной практической оценке, – мечта или безумие; но несомненно, что вся наша теперешняя жизнь в сущности безумная мечта, и, если бы угасла вера в идеал, действительность утратила бы всякий смысл и привлекательность, а человечество должно было бы остановиться в своем развитии, охваченное непроглядным мраком. Назло практическим людям весь мир существует лишь ради идеальной цели, и таинственный голос, говорящий нам о высшей правде и бесконечном счастии, есть лишь чудный отзвук «гармонии небесных сфер, музыки бесконечности». Любовь есть самый могущественный из всех творческих инстинктов, господствующих над природой и созданных высшей волей. Ее громадное значение обусловлено ее всеобщностью. Зародыши ее, по-видимому, заключаются уже в организованной клеточке, и таким образом этот всепроникающий инстинкт связал все существа неразрывной цепью, а разделение полов придало ему особенную силу и привело как в физическом, так и в умственном отношении, к поразительным результатам. Из него главным образом развилось чувство красоты, тогда как еще более возвышенное сознание долга, сказывающееся так сильно в материнском инстинкте даже у животных, в истории человечества получило дальнейшее развитие благодаря религии.
Итак, все благороднейшие стремления человеческой природы, проистекая из бесконечности, запечатлены несомненно божественным характером. Но бессмертна ли человеческая душа в силу присущей ей способности отзываться на голос бесконечности, – кто знает?! Чем более мы живем, тем сильнее сознаем необходимость верить в существование Бога и в бессмертие души, но вместе с тем мы замечаем и непреодолимые препятствия, мешающие нам отдаться всем сердцем чувству веры. В этом весь ужас нашего положения: мы не можем ни безусловно верить, ни безусловно отрицать. Но если даже у человечества нет выбора между верой и добровольным отречением от свободы исследования, то лучше пусть человек в поисках за истиной погибнет, потеряв чувство веры, чем впадет в непроходимое невежество, отказавшись навсегда от попыток постигнуть истину. Жизнь без возможности бесконечного развития не может иметь для нас никакой цены. Бессрочное тюремное заключение хуже смерти. Человечество превратилось бы в громадный муравейник, если бы оно не стремилось раздвинуть тесные пределы своей жизни и не страдало от несбыточных мечтаний… Вера в Бога и бессмертие души пока – увы! – лишь чудная, великая мечта, которая путем опыта не может быть доказана, но от которой мы не в состоянии отрешиться. Нам остается поступать так, как будто наши лучшие верования не подлежат сомнению. Мы признаем их безусловную необходимость, но из этого еще не следует, что они безусловно истинны. И наконец, кто знает?.. Ведь в бесконечности все возможно. Непостижимые предчувствия по прошествии миллионов лет, быть может, вдруг станут несомненным фактом: мертвецы проснутся в своих заброшенных могилах, а вся наша жалкая действительность уйдет в область ужасных сновидений. Не надо забывать, что все наши теперешние понятия о времени и пространстве в высшей степени условны. То, что нам кажется бесконечно великим, быть может, только ничтожная частица другого, неведомого нам мира, который, в свою очередь, лишь капля в беспредельном океане бытия. А с другой стороны, бесконечно малое для нас является, пожалуй, целою вселенной для каких-нибудь бактерий.
Итак, в конце концов Ренан ничего не разрешает и ничего не дает нам, кроме смутной надежды на вечное блаженство в недоступном для нас идеальном мире. Но этот грядущий мир, эта абсолютная цель всякого существования, эта всепроникающая идея или непостижимый всемогущий Бог, – как он относится ко вселенной? Создал ли он ее или только неразрывно связан с нею как цель с причиной? Ренан часто задавался этими вопросами, не подлежащими, впрочем, точному научному решению, и, конечно, отвечал на них лишь новыми загадками. Мы уже знаем, что его понятия о Боге почти неуловимы. По-видимому, он склонен к пантеистическому натурализму и отождествляет Бога с природой, идею с действительностью, но вместе с тем идея у него обособляется от мира в смысле высшей безусловной цели. Однако понятия цели и причины тоже относительны, как и понятия времени и пространства. Идея цели необходимо связана с понятием движения, всякое движение совершается в пространстве, без среды движение немыслимо, а понятие среды и бесконечности несовместимы. Следовательно, понятие цели представляется нам ограниченным и конечным не только в будущем, но и в прошедшем, не только во времени, но и в пространстве… Но если цель возникла из вселенной лишь впоследствии, то она не является абсолютной и всеобщей, так как у вселенной могут найтись уже теперь или появиться со временем и другие цели; цели же привходящие должны быть и преходящими, пожалуй, даже случайными. Если же цель, в смысле идеи, предшествовала вселенной, то она отождествляется с ее причиной, но в таком случае конечной целью мироздания не может служить, как думает Ренан, выработка всеобъемлющего сознания, потому что такое сознание уже послужило его первой причиной. Если, наконец, цель отождествляется безусловно со вселенной, то разделять эти два понятия, хотя бы даже в бесконечности, как это делает Ренан, нет ни малейшего основания. В том именно и заключается вечная роковая ошибка всех метафизиков, что они навязывают вселенной наши относительные человеческие понятия. Ренан не избегнул общей участи. Его великая попытка примирить религиозные верования с новейшими научными воззрениями должна быть признана безуспешной. Создать подобную систему мог, конечно, только гений. Какая смелость мысли, какое богатство творческого воображения! Мы точно видим величественное здание, по красоте своей превосходящее даже прославленный собор Петра и Павла в Риме, но здание – увы! – построенное из карт…
