Но Государь этот, столь твердый в несчастий и столь великодушный после победы, ужасался игл этой политической задачи, объем и значение которой были ясны для его проницательности. Приблизить к престолу народонаселение, угнетаемое самими законами, ввести дворянство, по природе своей доброе, но избалованное произвольной властью, в границы справедливости и человеколюбия, затем определить пределы для собственной власти — такова предлежала задача. Александр был проникнут этой великой задачей и старался развязать этот гордиев узел; но его ужасала мысль об опасностях и смутах, которые могли постигнуть его родину от преобразования, столь необходимого. Он держал в руках своих роковой ящик Пандоры и старался забыть о том, что ему придется открыть его. Иногда одной минуты замедления бывает довольно, чтобы перепортить надолго будущее. Александр останавливался перед затруднениями, которые ему представлялись, и эти затруднения лишь усиливались, подобно тем фантастическим теням, которые внезапно появляются вдали на самом ясном небосклоне. Благородные и патриотические чувства, одушевлявшие народ после столь славной борьбы, еще не угасли; но раны, причиненные неприятельским вторжением, начинали сочиться, задержанная боль возобновилась, а правительство опасалось чрезвьгаайными мерами усилить общее недовольство. Вдобавок Европа не успокоилась, и Государь полагал, что обстоятельства неблагоприятны для коренных преобразований. Этими доводами обращались в ничто все его предначертания; а между тем совесть оставалась неудовлетворенной, и время не ослабляло, а только усиливало трудности дела. Утомленный несчастный Государь находил себе отраду лишь в уединении, которое сближало его с миром высшим и чуждым всех земных недочетов и бедствий.
1802–1882 Фрейлина Высочайшего двораСергей Ильич Муханов родился в 1763 году 27 июня, в день восшествия на престол императрицы Екатерины II. Отец его провожал Императрицу в С.-Петербург в числе офицеров ее конвоя. Она почувствовала холод и просила офицеров, чтобы кто-нибудь дал ей свой сюртук; на это никто не вызвался, кроме моего деда. Императрица надела его сюртук и всегда вспоминала это обстоятельство с благодарностью, знала его детей и была к ним благосклонна. Этот сюртук долго хранился у нас, но по неосторожности хранившего его пропал от моли.
У деда моего было семь сыновей: все они служили в конной гвардии — любимом полку Екатерины; жили они дружно, все на одной квартире, и имели общий кошелек.
На день восшествия на престол императора Павла I отец мой был произведен в полковники. Какова была для него, обожателя Екатерины, перемена правления, можно себе представить; да и не для одного его было чувствительно перейти из-под кроткого правления под строгое до суровости. Скоро мой отец почувствовал эту перемену на самом себе. Он командовал эскадроном конной гвардии; офицеры нежно и преданно его любили и остались до старости его друзьями. Потому на парадах и смотрах его эскадрон отличался пред другими. Это обстоятельство возбудило неудовольствие великого князя Константина Павловича, командовавшего другим эскадроном, и подало повод к наговору на отца моего пред Государем, будто бы мой отец просиживал ночи за картами, зная, что Государь всего более не любил картежников, между тем как отец мой не брал в руки карт. Однажды на параде Государь закричал проходившему мимо его моему отцу: «Браво, браво, Муханов!» Надо было стать на колени и благодарить Государя; но так как он стоял в то время в луже, то отец мой не нашел возможным исполнить этой церемонии, тем более что он был в белом колете, а парад еще не кончился; он вынул свой палаш и отсалютовал по военному уставу. «Барич! — закричал Государь, — ступай за фронт», и тотчас после парада посадил его под арест.
Через несколько дней его оттуда выпустили, чтобы посадить опять под более строгий арест вследствие какой-то новой подобной истории.
Офицеров также посадили на хлеб и воду, а у отца сняли орден св. Анны 2-й степени и шпагу. Государь-наследник Александр Павлович прислал к отцу моему доверенное лицо спросить его, может ли он отвечать за скромность своих офицеров, если он будет присылать им кушанья со своего стола. Отец мой благодарил за милость, но не принял предложения, говоря, что хотя он и может поручиться за скромность офицеров, но между тем знает, что они скорее согласились бы вместо хлеба глодать камни, нежели подвергнуть Великого Князя гневу его отца. Не знаю точно, долго ли продолжался арест, но наконец и он кончился, как и все кончается на свете, и отцу возвратили шпагу и орден; но вместо того, чтобы надеть орден на шею, он преспокойно положил его в карман. «Что вы делаете? — говорили ему присутствующие, — вы себя губите!» Он отвечал: «Если хоть один день нашли меня недостойным носить орден, то не стоит труда надевать его».
Между тем он был отставлен; когда он увидел, что в приказе стоит слово «уволить», а не «исключить», то, перекрестившись, с радостью стал собираться в путь.
Граф Петр Алексеевич Пален (Петр Людвиг фон дер Пален; 1745–1826) — генерал от кавалерии (1798), один из ближайших приближенных Павла I, возглавивший заговор против него. В 1798–1801 гг. петербургский военный губернатор, до этого правитель Рижского наместничества (1792–1795) и первый генерал-губернатор Курляндии (1795).
Нужно было представиться генерал-губернатору Палену, но непременно в каком-нибудь мундире. У портного нашелся только мундир эстландского дворянина; таким он и представлялся Палену. В это представление, в разговоре, Пален начал бранить Государя, называя его тираном. Конечно, цель его была найти сообщника, но отец мой просил его прекратить этот разговор.
Оставив С.-Петербург, он поселился в деревне, близ Троицкой лавры, со своими братьями, из которых двое были женаты. Вскоре император Павел приехал в Москву. Для него давали бал в Благородном Собрании. Отец мой тоже поехал на этот бал, чувствуя себя совершенно невинным пред Государем; но не так думал Государь. Он отвернулся от отца и по обыкновению своему запыхтел гневом. По отъезде его с бала наследник Александр Павлович через всю залу пошел к отцу и поднял его, что произвело большое впечатление в собрании. Отец мой, по отъезде Государя, возвратился в свое убежище. Через несколько времени появился там внезапно фельдъегерь. Невестки моего отца, испугавшись, бросились в образную на колени: отец успокоил их, говоря: «Что вы так испугались? Дело, конечно, не касается наших мужей; может быть. Государь находит, что он не довольно меня наказал». Потом он вышел спокойно к фельдъегерю и спросил, в чем дело. Тот подал ему письмо от Кутайсова, тогда еще камердинера и брадобрея Государя. Письмо было написано на грубой желтой бумаге и сложено, как отписки крестьян. Содержание его состояло в том, что Кутайсов желал познакомиться с моим отцом и просил его приехать в Петербург. Старший мой дядя, Алексей Ильич, сказал: «Неужели ты поедешь по этой глупой записке?» — «Как же не ехать, — отвечал отец, — письмо прислано с фельдъегерем, следовательно, по воле Государя: он нашел меня гордым и хочет испытать», — тотчас приказал готовить лошадей и часа через два отправился в путь.
