чай-хане, бюро путешествий в караван-сарае, бюро новостей и банкирская контора в лавке любого купца. Базар — постоянная «тамаша», нехитрое и доступное развлечение для наивного и любопытствующего народа. Толпа зевак окружала чужестранца тесным кольцом и сопровожу дала его в качестве почетной и неотвязной свиты. Трудно наблюдать чужой быт и чужую жизнь — когда ты сам предмет зоркого наблюдения, назойливой слежки. Нищие дергали нас за полы, мальчуганы пролезали у нас под локтями и заглядывали в лицо агатовыми, лукавыми глазками. Но вот знакомый купец берет нас под покровительство; он легко хлопает туфлей по лбу мальчугана, он швыряет сухой чурек в лицо нищему, он вдвигает нас в нишу глубиной в один метр, закрывает нас от толпы своей широкой спиной — и мы в универсальном магазине. У ваших ног растет гора самых разнообразных вещей; колониальные товары, которыми щедро одарила Персию и Афганистан Британия, незажигающиеся зажигалки, недействующие электрические фонарики, непишущие вечные ручки, стэки и термосы, гимнастические приборы, трубки и трубочный табак. Днем солнечный луч прорвется в щель навеса и выхватит из полутьмы дешевую индийскую кисею и в один миг превратит ее в драгоценную ткань. Пройдет верблюд — его тюк величиной с самого верблюда погасит солнечный луч, и опять перед вами просто пыльное тряпье. Но сейчас вечер, ночь, все ткани серы в тусклом свете фонариков и плошек. Купец соблазняет вас золотой монетой. Она лежит у вас на ладони, золотая монетка с профилем Александра Македонянина — Искандера Зюлькарнейн — и греческой надписью «Базилеус» — царь. Но вы отодвигаете этот робкий труд гератского ювелира, подделку от нечего делать, для которой нужны только жаровня и кусочек низкопробного золота. Сколько разнообразных предметов собрано на пространстве четырех квадратных метров, и сам купец не знает, откуда например к нему попал микроскоп и для чего он, собственно, нужен иностранцам. В конце концов он продает нашему переводчику коробку английских сигарет и добавляет в придачу свежую новость: «В Мешхед приехал новый сафир-энглези, старый сафир — индус-мусульманин — уехал в Мекку через Белуджистан… Возьмите обе коробки, саиб, по две рупии коробка». Между тем, мимо ниши несется цветной, разноголосый поток, люди и верблюды и кони, звучащий и цветной, бесконечный фильм, от которого слепнешь и глохнешь, но не можешь отвести глаз. Под куполом базара в месте, называемом Чаар-су, золотошвейный ряд, тысяча развешанных на стене золотых тюбетеек отражают огни фонарей и плошек. И вопли и клятвы продавцов, и рев ослов, и брань погонщиков вдруг покрывает раздирающий уши оклик «хабардар!» — это афганский офицер или хан скачет галопом по базару и давит народ, как приличествует его высокому чину и происхождению. Воет ошпаренный бродячий пес, поют бродячие певцы, звенит струна тары в руках музыканта-перса, и кружит голову острый запах пряностей, жареного мяса и острых приправ и зелий, табака, гниющей воды, роз и падали. И на три метра от земли в куполе Чаар-су висит чернобородый гигант с матово-синим лицом. Сегодня среда — день суда и торжища. Сегодня среда, и на стене Чаар-су мелом грубо нарисовали руку с растопыренными пальцами. Рисунок говорит о том, что закон соблюден, что крестьянин-хезариец, убивший сборщика податей, повешен сегодня, в среду, в день суда и торжища, как положено в шариате. Он будет висеть три дня и три ночи в назидание жителям провинции, а внизу будут жарить на углях баранину и торговать хлебом и золотыми тюбетейками, и табаком, и сластями, обвешивать и обмеривать, клясться и проклинать. И только наш соотечественник, матрос-балтиец, поднимет глаза и, увидев повешенного, раскроет от изумления рот и возьмет слегка вправо, потому что тюки верблюдов и шапки рослых всадников иногда касаются босых ног висельника.
Конец Уразы мы увидели в Герате, а начало застали в Бухаре. Резные столбы на площади Регистана, старый дворец эмира и бассейн Лаби-хауз, узорная тень ветвей на камнях — это была Бухара-и-Шериф, святая Бухара — цель долгих и опасных странствий паломников, место гибели отважных путешественников европейцев. Только год прошел с тех пор, как бежал в Мазар-и-Шериф последний эмир Бухары, увозя восемнадцать груженных золотом и драгоценностями арб. Мы почувствовали легкое содроганье от душного запаха столетий и обильно пролитой крови, от непревзойденной материальной красоты висящих в воздухе куполов и минаретов — каменных драгоценностей. Время стояло неподвижно, будто бы наше поколение жило уже семь веков и ничего не случилось, ничего не произошло в этом мире. Еще вчера Тимур прискакал в Самарканд из Дэли, еще вчера брызнула на старые плиты кровь европейца Артура Коноли, кощунственно проникшего в святую Бухару. Мы не говорили об этом вслух, но, честное слово, эти несвоевременные мысли смущали нас. Что же случилось, что произошло в эти пять-шесть столетий? На базаре кожевник разбивает деревянным молотком невыделанную кожу, проходимцы курят анашу в подземельях караван-сарая, азиатский рынок кипит и плещет вокруг Лаби-хауз, попрежнему в чадре, в трех покрывалах и кисее, проходят бесформенные коконы — жены бухарских купцов; он неподвижен и вечен, этот проклятый Восток! Динамит, мелинит, газы — чем можно сокрушить этот застывший каменный быт, эту нетленную и мертвящую, усыпляющую красоту? «Даже тюрьма, обыкновенная тюрьма, здесь — не казарма с решетками, а очарованный замок, монументальная громада, декорация», — вдруг сказала Лариса Михайловна, и мы увидели против тюремных ворот бассейн; зеленеющие ветви как занавес свисали над желтой водой, весенний цвет плавал в воде бассейна. Мы углубились в улицы и долго шли между глухими глиняными стенами, и вдруг увидели дом, самый обыкновенный городской дом с дверями и окнами. Четырехугольники окон светились издали; мы подошли и увидели в окно перекрещенные на стенах полосы кумача, белые меловые буквы и услышали восклицанья и шум спора и звонкий голос: «Товарищ Вахаб не может быть членом партии; мы знаем товарища Вахаба Мамединова; его отец был назир у эмира, и он сам ходит в мечеть и совершает намаз…» И этот голос вдруг погас во взрыве восклицаний. Другой голос покрыл все: «Товарищи, слово товарищу Вахабу!..»
Мы посмотрели друг на друга, и нам стало весело, мы повернули назад и прошли мимо Тай-Минор, «минарета смерти», иронически подмигивая старым камешкам: вы — музей, только музей, и ничего больше. Существуйте, чтобы люди знали, как и кто вас поставил, но рядом с вами будут новые дома, большие дома с квадратными окнами. Есть люди, которым надоели пыльные ковры и глиняные норки и волосяные маски на лицах их сестер и матерей, и жен. Рядом со старыми камешками будет новый,
