Это была неожиданность и огромная радость для меня, я никогда и не надеялась увидеть этого великого мастера. Мы с ним тогда очень долго говорили, и он сказал, что обещает в какой-то обозримый срок приехать в Россию, что он и сделал в 1973 году. Но еще до того, в 1969 году, мне довелось побывать у него на юге Франции, в Сен-Поль де Вансе. Там я увидела большое количество картин, о существовании которых не подозревала. Он мне многое показывал, что-то принес из своей мастерской. Тогда-то у нас и состоялся разговор о возможности сделать его выставку у нас в музее. Он мне подарил книгу. Это, наверное, самая полная, самая лучшая монография о его творчестве. Ее написал искусствовед Франц Мейер, муж Иды Марковны Шагал. Марк Захарович оказал мне честь: он сделал не только надпись, но и рисунок-посвящение мне. Эту книгу я храню как одну из очень дорогих для меня вещей.
Он был замечательно обаятельный человек в общении. Очень живой, подвижный. Он плохо говорил по-русски, то есть он говорил свободно, но делал ошибки в склонениях, спряжении, но это тоже было обаятельно.
В свой первый визит в 1973 году сам Шагал подарил нам 75 литографий. Некоторая часть из них посвящена Маяковскому, которого он очень любил и очень уважал. Сейчас эти вещи хранятся в нашем собрании. Я думаю, это не покажется нескромным, но после встречи с Марком Захаровичем у нас завязались добрые отношения. И не только с художником, но и с его семьей. Я подружилась с его женой Валентиной и с его дочкой Идой.
Впоследствии я несколько раз бывала в Париже у Иды Марковны. Она тогда уже довольно тяжело болела. В первый раз я приехала к ней вместе с дочерью Ильи Эренбурга, большого друга этой семьи, и Ида Марковна разрешила мне порыться в ее большом шкафу, который буквально был наполнен рисунками Шагала, его юности, 1911–1913 годов. Многие она просто подарила нам. В дальнейшем мы сделали целую выставку из этих рисунков, назвав ее «Неизвестный Шагал». У нас и сейчас часто запрашивают такие редкие, интересные и важные для биографии художника рисунки.
Мы сделали первую выставку Шагала в России в 1987 году. Я обещала ему эту выставку, но он уже к этому времени умер. Я много лет, буквально каждый квартал, обращалась в министерство, но мне не отказывали впрямую, а говорили: «Давайте не сейчас, давайте подождем, вот не сегодня», — и так далее, и когда я ее выпросила, он уже умер. Это были годы перестроечные, но все время, пока мы ее готовили, было опасение, что все вернется на круги своя и запретят. Около шестидесяти рисунков пришло из Франции, что-то было из русских музеев. Выставка была воспринята замечательно. Приехала Валентина Шагал. Много времени с нами проводил поэт Андрей Вознесенский, который сделал фильм о выставке.
Я не смею назвать Марка Захаровича другом, скорее, он для меня был великий художник, а я для него — директор музея, который любил его творчество.
Ирина Александровна была знакома со многими интересными людьми, и когда мы говорили о любимых ею художниках, будь то Оноре Домье или Марк Шагал, и я ловила себя на ощущении, что она знала всех — и да Винчи, и Матисса, и Пикассо. Как это вы его не знали! — притворно удивлялась я, и она разводила руками — будто и правда — неловко, что не знала.
Она рассказывала мне о Рокуэлле Кенте, с которым поддерживала дружеские отношения и называла его «граф Кент» по имени персонажа из «Короля Лира» Шекспира. Помню, я, побывав на выставке Александра Дейнеки на Крымском валу, сказала об этом Ирине Александровне, и она радостно воскликнула, что очень хорошо его помнит. «Расскажите!» — попросила я. «А что рассказывать? Он был большой такой человек, часто приходил в музей и всегда заходил ко мне». Так же скупо она говорила об очень многих своих знакомых, совсем личными историями она не любила делиться. О ком рассказывала больше и охотнее, так это об Александре Тышлере.
Я помню, как Александр Тышлер однажды позвонил мне и в полном восторге стал рассказывать, как его ограбили. Я не сразу поняла, что же вызвало такое его воодушевление, а потом разобрала, поскольку он несколько раз повторил, что украли в числе прочего его статуи — дриады, своеобразные деревянные русалки, которые он делал из тонких стволов дерева. И то, что их украли, поднимало его творчество в его глазах до уровня признания.
Многие сейчас не знают имени этого художника, а между тем уже в 20-х годах он был известен, но за всю длинную, а он прожил 82 года, жизнь и слава его, и отношение к нему менялись.
Значение творчества Александра Тышлера определяется в первую очередь его неустанными поисками нового художественного языка. На протяжении всей жизни он искал и находил новые решения для своего творчества, и в этом плане он очень важен для искусства сегодняшнего дня, когда художники всего мира продолжают эти поиски. Очень ярко это движение началось во время колоссального по своему масштабу исторического перелома начала двадцатого века, который принято обозначать, разбивая на периоды, словами «модерн», «авангард» и так далее, а ведь речь идет именно о создании нового художественного языка. Если мы вспомним, в истории искусства случались глобальные переломы, но в начале XX столетия сменилось не только искусство, но сама жизнь. Тышлер в те годы не был одинок, рядом с ним работали крупные мастера и в России, и за рубежом, однако он нашел свой язык, который, конечно, имеет общее сходство с выразительными средствами, найденными другими художниками, но обладает удивительными, свойственными только ему качествами и в плане сюжета, и в плане художественной формы.
Пластические искусства — живопись, графика и скульптура — сейчас находятся в очень сложном положении, более того, говорят даже, что пластические искусства «как бы умирают», «закончился их этап», что, начиная с фотографии, кинематографа, телевидения и интернета, им на смену пришли некие новые формы, которые мы не можем назвать пластическим искусством. Все это — процесс поиска нового языка в искусстве, он продолжается, и это не должно нас пугать. Разговор о том, что искусство исчезает как форма взаимодействия человека с окружающим его миром, не беспочвенен. Возникает огромный вал продукции, которая по-прежнему показывается в выставочных залах, в музеях, но искусством эта продукция,
