двадцать, пластиковые бочонки, где, помимо самой «Метаксы», значились вина местных марок. Пока я приглядывался к выставленным на обозрение невинным соблазнам, продавец с чёрными кавказскими усами и выдающимся вперёд подбородком долго и оценивающе смотрел мне прямо в лицо.
Когда я попытался с ним заговорить, применив, как всегда, свой несовершенный английский — единственный язык, усвоенный мною ещё со школьной скамьи, он выставил разжатую ладонь вперёд и произнёс:
— Паслушай, пачему не гаваришь по-руски? Нада всегда гаварить по-руски, тагда панятно всо будет. А то — бурды-мурды, чего хочш, одному Богу известно. «Метакса» хочш? Выбирай, дарагой! Много «Метакса»! Вся твая. — И он стал выставлять на стол разномастные бутылки с «Метаксой»: три звезды, четыре, пять.
Но я сразу показал на бочки, зная, что в них содержимое дешевле.
— Какой бочка? Эта? Эта? Бери эта! Здесь хароший, — предложил продавец. — Не веришь? Папробуй!
Открыв краник, он налил в узкий стеклянный стаканчик тёмно-золотистого бренди. Бренди оказалось крепким, немного «смолистым», с не очень насыщенным букетом, но мягким и согревающим. Я почмокал губами, как знаток этого дела, потом щёлкнул пальцами и уже готов был сделать заказ, но продавец, закусив зубами усы, бросился к другому бочонку и повторил манипуляцию с краном.
— Пробуй теперь эта! Тоже хароший!
Однако разницы я не ощутил. В третьем бочонке, на мой вкус, то же, что и в предыдущих: бренди с едва уловимым «смолистым» вкусом.
— Наливай из любой, — заключил я.
— Э-э-э! Генацвале! Лубой нельзя. Ты выбирай. Патом скажешь: вай! не тот «Метакса» мне дал. Гавари, какой?
Я показал на первый.
— Другой дело. Эта хороший. Губа есть не дурра, — и он дружелюбно погрозил мне пальцем. — Сколько брать будешь?
— Литр.
— Зачем литр? Бутылка вот, два литр, — он вынул из закромов пустую пластмассовую бутыль. — Как я тебе литр отмерю? Бери целый. Меньше не бываэт. Мера такой. Спасибо патом скажешь.
Сквозь затуманенное сознание от трёх стаканчиков бренди моя душа взирала на мир благодушно-доверчиво.
— Лей до краёв, — махнул я рукой, — жизнь должна быть полной.
— Пральна гаваришь, полны всегда лучше, чэм худой. Вот у меня жена полны, есть за что подержать. Ха! Мал кто понимаэт.
«Почему? — подумал я. — В эпоху позднего Возрождения понимали. Но как я ему это объясню?»
И только собрался объяснить, как продавец бухнул об стол полную бутыль «Метаксы».
— Патсот драхм, — объявил он.
— Пятьсот драхм? С ума можно сойти! Это ж почти даром. Два литра «Метаксы» за два доллара?
— Нет доллара, — заволновался продавец, округляя глаза, — драхм давай.
— Это я перевожу на «зелёные», — успокоил я его.
— Нэ нада «зэлёные», я всё панимаю. Патсот драхм!
Чтобы он успокоился, я показал деньги, решив взять ещё местного вина.
— Какой вино хочш? Красны? Белы?
— Давай белое…
— Тогда рецина бери. Счас толко в Греции дэлают. Вкусно, дёшево, сердита. Сорок драхм литр.
— С ума сойти! Сорок драхм?
— Сорок драхм. Очэн древний вино. Христос, когда из воды вино сдэлал, какой вино был? Рецина!
— С ума сойти!
— А ты нэ сходы. Пэй вино, будешь маладой, здаровый, краси-вай и весёлай.
Пока он со мной говорил, вино из бочонка переполнило бутыль и стало выливаться наружу, стекая по руке на пол.
— Вах! Хороший примэта. Дом полный чаша будет.
Так оно и оказалось. К столу я прикупил ещё большую душистую дыню, два килограмма киви, столько же винограда. Хотели всучить орехи, и я уже было согласился, но вовремя вспомнил, что на сдачу продавец из алкогольного магазинчика отвесил целый кулёк фисташек. Загрузился выше ватерлинии. После обеда, по законам сиесты, завалился спать, а к вечеру направился к Белой башне, где меня должен был ожидать мой случайный знакомый Нико.
По набережной шёл неторопливо, наблюдая за здешней жизнью, вдыхая запахи моря и местных псистарий, расположенных вдоль пешеходной линии так часто, что желание чего-нибудь съесть и выпить увеличивалось с каждым шагом. Неповторимо мягкий ветерок доносил дыхание Эгейского моря и, смешиваясь с терпкими флюидами приготовляемых блюд, создавал неповторимые запахи Греции: жареного картофеля с баклажанами под соусом бешамель, и свеже-нарезанных огурцов, и чесночных вкраплений в мясную палитру из свиных отбивных, бараньих рёбрышек и сувлаки. В иных местах отчётливо пробивался аромат настоящего греческого кофе «Папагалос Лумидис». Лёгкий морской бриз привносил в этот букет освежающее дыхание и делал воздушный коктейль невыразимо пьянящим.
Опьянённый запахами, я и не заметил, как показалась Белая башня. Гуляя вдоль моря, мимо неё, конечно же, не пройдёшь. Нико стоял посреди набережной как раз напротив башни, которая высилась над кущей окружавших её дерев. Руки он заложил в карманы и, по-морскому расставив ноги в своих неизменных серых брюках, приветливо кивал мне головой.
— Всё в порядке, — объявил он, — заказ закрыл, деньги получил. Гуляем!
— Много гулять не смогу, — сразу предупредил я, — завтра у меня суточная вахта. Надо пораньше лечь спать. Да ещё предстоит сдача судна Морскому Регистру. Так что по кружечке пива, и «гуд бай, Нью-Йорк, гуд бай».
— Почему Нью-Йорк?
— Песня такая.
— Тогда пошли в Ано Поли.
— Куда пошли?
— В верхний город. Старые кварталы. Уютные кофейни и так далее.
По дороге Нико рассказал мне, что Салоники надо произносить по-гречески Фессалоники. И что это столица Македонии. И что оливки и маслины — это одно и то же. И что фрапэ — это взбитый со льдом и молоком кофе. И что каламари тиганито — это нарезанный кольцами кальмар, обжаренный в кукурузном масле, а питакья — пирожки из слоёного теста с сыром «Фета» и шпинатом. И что дзадзыки — это густой йогурт с огурцами и чесноком.
— Ты знаешь, почему я так много говорю о кухне?
— Потому что кухня для грека если не всё, то почти всё. Это его образ жизни.
— Нико! Ты на глазах становишься настоящим греком.
— А то! Я в Греции уже скоро год. И успел убедиться, что здесь у всех на уме только еда. И не просто еда. А греческая. Такой еды во всём мире нигде нет. Ты ел когда-нибудь, к примеру, пандакью, или бризолу, или мусакас? А пил ли ты где-нибудь анисовую водку узо? А-а-а! В том-то и дело, что такие вещи водятся только здесь.
— Нико, ты меня соблазняешь!
— Что при встрече говорили у нас в Союзе? — лукаво сощурив глаза, спросил он.
— Что говорили… Привет, как дела…
— Вот! А здесь первые слова при встрече: «Что вы сегодня ели?» или «Как вы пообедали?»
Незаметно мы прошли через ворота старой городской стены и углубились в узкие улочки Ано Поли.
— Зайдём сюда, — потянул меня Нико, — здесь всегда отменное пиво.
