Родные, дорогие! Знайте, что вы влили в нас целое море силы, что вы помогаете перенести в будущем еще не одну голодовку, просидеть не один еще год в мрачных стенах, где издеваются, где размахивают фашистским кнутом.
С волнением читали мы о ваших обобществленных хозяйствах. Будет такое время, когда мы из-за границы не только сможем поехать, но сами явимся членами одной великой коммуны. А пока что работайте, дорогие! Объединяйте вокруг себя возможно больше деревень, а мы за границами СССР, несмотря на расстрелы, несмотря на тюрьмы, объединим рабочих и крестьян для борьбы за свободу, за советскую Польшу.
Крепко жму ваши руки. Пишите о своей жизни.
13 января 1930 г.
Подруге Ф. Слуцкой[64].
…Могу тебе похвастать: я отсидела уже четыре года, шесть месяцев и семнадцать дней. Ты понимаешь, как это много? Но осталось еще тоже немало, почти столько же. Пролетит и это, правда? Соскучилась я по свободе, по работе особенно. Но зато как буду радоваться, когда опять буду на воле! Ведь копится энергия изо дня в день, из года в год. Сколько же ее соберется? А работы на свете ведь много, ой как много!
Тогда же
Подруге Г.
Какая огромная, небывалая радость у меня! Представь себе, что на днях я получила прекрасный подарок, присланный мне друзьями. Теперь вся сияю от восторга…
А ты так трогательно меня утешаешь! Ведь целые потоки слез можно осушить такими утешениями и ободрениями, а мне так только приходится влезть на крышу и кричать «кукареку!». Теперь вот я бы это охотно сделала, но уже поздно — сегодня мы уже на прогулку не выйдем…
Знаешь, странно мне себе представить, что меня в самом деле помнят, знают и ждут. Радостно и странно: наперекор и годам, и расстояниям, и всем бесчисленным препятствиям. Хорошо жить на свете, очень хорошо!
Да, я знаю, что меня ждет очень много хорошего и красивого, знаю и то, что будет еще в сто тысяч раз больше, чем я могу себе вообразить. Не особенно охотно соглашаюсь я на то, чтоб все это отложить на годы, но… к сожалению, никто у меня не спрашивает.
А пока жизнь идет у нас своим чередом. Представь себе, что и теперь у меня нет времени заниматься. Хорошо, что еще много времени впереди, а то совсем стыдно было бы мне вернуться к вам. Люди думают: «Сколько лет сидела в тюрьме, ведь профессором можно было бы стать». А тут совсем не так.
У нас уже давно зима. Снега-то еще нет, но земля мерзлая, холодно, ветрено, а льдины плывут по реке все медленнее. Скоро она станет. Соскучилась я по настоящей зиме. Давно уже такого снега не видела..
19 января 1930 г.
Подруге В. Хмелевской.
Часто вынимаю и долго-долго разглядываю присланный вами подарок. Кажется мне, что всю жизнь буду я его беречь, как самую дорогую память. А письмо было таким прекрасным дополнением к подарку, что само по себе является интереснейшим документом эпохи, точно так же, как творчество того старика колхозника, о котором ты мне писала. Как это понравилось всем нашим девчатам! Они просили это несколько раз прочесть, а теперь все вспоминают, повторяют. Нет, что там много говорить! Времена мы переживаем такие, что жить и не часы считать, а минуты, ибо каждая уносит нас вперед на дни, на годы. И хорошо то, что процесс этот происходит (хотя и совсем в других формах) повсюду. Вот в чем сила, в чем суть. Но об этом в другой раз…
Теперь я должна оправдаться перед тобой. Когда я писала «незнакомые», я совсем не хотела вас этим как-то задеть, а думала так совсем искренне, ибо не могла себе представить, не знала попросту, что я за те годы, которые провела вдали от вас, не только не растеряла своих старых друзей, но и нашла много других среди вас.
В тюрьме так трудно представить это себе. Читая ваши письма, я широко раскрываю глаза, улыбаясь от счастья (ибо это счастье, да, да, счастье!). И еще больше чувствуешь в себе силы, еще крепче, всем своим существом кричишь «скорей!». Что же касается «настроения», то здесь — моя правда! Даже соглашаясь с твоей оценкой моей роли, надо признать, что роль эта все же не ахти какая большая. Надо смотреть правде в глаза, не пугаться страшных слов. Разве это, разве столько надо делать? О, не говори этого ни мне, ни тысячам моих товарищей, ибо в этом как раз вся тяжесть тюрьмы, об этом и боль и скорбь от первого до последнего часа долгих лет заточения. Мы счастливы от сознания, что нас помнят, что воспоминание о нас прибавляет силы, будит энергию наших товарищей на воле, но мы ни на секунду не забываем, что сами-то ничего сейчас не делаем…
…Будет хорошо, так хорошо, что лучше и быть не может! Разве не чудесно, что два противоположных процесса — разрушение и созидание — происходят одновременно, и хотя творятся в разных местах, но ведут к одной цели.
18 февраля 1930 г.
Сестре Надежде.
У меня все еще нет полного представления о твоей жизни.
Судя по твоим письмам, мне кажется, что живешь ты недостаточно полно. А неполнота эта происходит оттого, что ты не замечаешь очень многих и к тому же главных проявлений невиданно прекрасной, неизмеримо широкой окружающей тебя жизни.
В предыдущем письме я расспрашивала тебя о том, как подвигается у вас коллективизация. Сегодня мне хочется спросить, насколько уже кооперирована в твоем районе деревня, какие виды кооперации лучше всего прививаются, какие успехи. Кроме того, мне очень хочется знать, насколько все это тебя интересует, каково твое участие во всем этом. Неужели возможно не гореть восторгом при виде того, как рушится весь старый уклад жизни в деревне, сотканный из темноты беспросветной, тысяч несчастий и бед, тяжелого, неблагодарного труда и неисчислимого множества разных других, облитых слезами и кровью нитей? Разве можно только сбоку присматриваться к тому, как миллионами рук ткется новый, невиданный, светлый узор новой жизни?
Конечно, нельзя! Надо ринуться в эту захватывающую работу, делать столько, сколько силы позволяют. И жизнь будет наполнена до краев, будет сверкать радостью, будет пениться страстным желанием жить, чтобы работать все больше и больше.
Тогда же
Товарищу С.
Долетают ли до тебя порывы бури, которая, нарастая с каждым днем, бушует вокруг нашей тихой обители? Какое счастье каждый ее звук, как жадно ловит его ухо! Ну, и будут времена еще! Ненавистные эндецкие, пепеэсовские и другие газеты приносят, кроме телеграмм о Гаагской и Лондонской, спасающих мир конференциях, сведения и об иных событиях, которых ни скрыть, ни замазать нельзя. Но — точка. Будем жить — и видеть будем и делать будем…
