Я схожу с трамвайных путей, болит нога, и почему-то болит грудь. Иду к Мещанской, мимо проезжает следующий трамвай, я смотрю, кто там висит. А там никто не висит! Выхожу на Мещанскую, перехожу на свою сторону, иду домой и думаю: не повезло, на мой трамвай сразу двое вскочили, а на этом никого не было. Теперь в следующий раз надо стоять на остановке минут пять и смотреть, нет ли этих мальчишек — их сразу видно! Если их нет, можно спокойно ехать!
«Можно спокойно ехать!» — как будто чей-то голос у меня в голове говорит. «Можно спокойно ехать!» — это Папин голос, и я сразу всё вспоминаю. Всё вспоминаю, как будто это было совсем недавно — ну неделю назад. А это было давно, в прошлом году.
Мы все сидим в столовой за столом — ужин, наверное. Я рассказываю про новую школу, про Мэри, про то, какая школа большая и красивая. И про трамвай рассказываю, что он мне очень нравится! Всё рассказала! А Папа вдруг, как иногда говорит Бабуся, «ни к селу ни к городу» начинает рассказывать, какие ужасные вещи происходят с людьми, то есть с мальчишками, которые ездят сзади на трамвае. Они часто падают, например, если трамвай резко затормозил или ускорился — мальчик падает, в лучшем случае себе что-то ломает или получает сотрясение мозга. А в худшем случае его переезжает трамвай, который едет следом. Папка любит такие вещи рассказывать! Потом он рассказывает про милицию: милиционеры этих мальчиков ловят, ведут их в милицию, а если у них нет родителей, куда-то их сдают. «А вот самое интересное», — я просто помню, как Папка это сказал, потому что «самое интересное» сюда совсем не подходит — ничего здесь интересного нет! Так вот «самое интересное» происходит с мальчиками, у которых есть родители! Этих родителей вызывают в милицию, а мальчик тем временем там сидит и ждёт! В милиции всё-всё записывают, мальчика «ставят на учёт»! А родителям на работу пишут бумагу: «Ваш работник такой-то такой-то имеет сына такого-то, такого-то возраста, который сегодня за хулиганство поставлен на учёт в милиции». И заканчивает Папа фразой: «Они-то думают, что можно спокойно ехать, а с ними случаются вот такие вещи!»
И тут я подошла к какому-то дому, прислонилась к нему спиной, бросила портфель рядом, стою и вижу: я слезла с трамвая, стою на путях, на меня кто-то смотрит, ко мне подходят два человека, берут меня за руки, кто-то кричит: «Милиция!», приходит милиционер, берёт меня за руку и ведёт в милицию. В милиции меня проводят в комнату — там за столом сидит мужчина, он спрашивает мою фамилию, адрес, телефон, всё записывает, звонит по телефону, разговаривает с Мамочкой — она очень скоро приходит, а потом приходит и Папа!
Я поднимаю с тротуара портфель, иду и думаю: Папа приходит в свой Президиум Академии наук, а там говорят: а вот отец девочки-хулиганки, которую поставили на учёт в милиции. Я думала, что я совсем неплохой человек! Оказывается, я просто дрянь, вот сейчас, сегодня, десять минут назад я могла опозорить всю нашу семью. Я так её люблю… но что толку от такой любви, если уже почти взрослый человек не думает о семье, а думает только о своих развлечениях!
Смотрю и не понимаю, где я. Потом соображаю — это наш рынок, я прошла мимо дома! Поворачиваюсь, иду домой, мне стыдно, холодно, и очень мерзко на душе. Никому, конечно, рассказывать не буду, да я последнее время совсем не всё рассказываю — не потому, что я делаю что-то плохое, скрываю, нет, просто так само собой получилось.
И вдруг мне становится легче — я понимаю: сегодня ничего ужасного не произошло. Всё обошлось, я сейчас буду дома, а не в милиции. Мне так повезло — меня не сняли с трамвая, не поймали, я не буду в милиции! Меня не «поставят на учёт»! Всё замечательно!
Но я поняла для меня, наверное, самое важное: теперь я никогда не опозорю свою семью!!!
Он такой чудный — Мамочка зовёт его Мишенька под вишенькой! Ужасно умный! Вот мы с ним часто играем в одну игру: я — крепость, он на меня нападает. Я лежу на родительской кровати, он сидит в ногах, должен добраться до головы, а я ногами легонечко его откидываю обратно. Он входит в азарт, начинает меня лупить своими кулачонками, чтобы пробраться к голове, — я хохочу и говорю:
— Зря стараешься, мне не больно — я деревянная!
Поиграли так несколько раз, он опять слышит: «… я деревянная!» Вдруг остановился, смотрит на меня с улыбкой — два года ему и несколько месяцев — и говорит:
— Если ты деревянная, значит, у тебя и голова деревянная?
Я очень сильно задумалась — что ответить?
А последнее время к нам стали часто приходить просить милостыню. Я так не люблю слово «нищий»: «нищий», «тощий», «кащей». Но ничего не поделаешь, их всё равно называют «нищими», даже у нас дома. Бабушка говорит, что это всё «погорельцы с Юга» — она их очень жалеет, всегда пускает в дом, кормит, а иногда, если что-то найдёт, даёт им нашу старую одежду.
Нам с Анночкой тоже их очень жалко, а Мамочка говорит, что в дом, где много маленьких детей — они беззащитны, — нельзя пускать без разбора так много посторонних людей. И когда Бабушки нет дома, Мамочка дверь не открывает. Стучат, она спрашивает: «Кто там?», из-за двери говорят: «Подайте, Христа ради!» Мамочка отвечает: «Ничего нет!»
Когда мы были маленькие, мы дома играли вдвоём или втроём. У Мишки компании нет — хотя все с ним чем-то занимаются, но он придумывает для себя небольшие сценки.
Стучит в стенку соседней квартиры и кричит, а голос у него громкий: «Лена! Я сейчас приду».
Или бежит к входной двери и три раза своей маленькой ручкой довольно громко стучит по ней, потом спрашивает: «Кто там?», наклоняет голову, делает паузу — ждёт ответа, там ему «отвечают», он переспрашивает: «Иван-царевич?», там «подтверждают», он кивает головой и радостно сообщает: «Ничего нет!»
Я стою в коридоре и смотрю, как Мишенька с Иван-царевичем переговаривается, хохочу — вдруг вижу, что Мама с Бабушкой тоже смотрят.
Мамочка смеётся, а Бабушка вдруг качает головой и говорит:
— Дожили! Уже Иван-царевич милостыню просит!
Я думаю: ну что такого, ну просит Иван-царевич милостыню, что тут такого, чтобы расстраиваться?
По-моему, очень смешно! И всё!
Чего-то мне надоели «казаки-разбойники»! Вообще немножко надоели все старые игры — хочется играть в новые. Мамочка рассказала про волейбол и теннис — замечательные игры, но в нашем дворе их «организовать» нельзя.
А «казаки-разбойники» мне, наверное, потому надоели, что, когда мы были маленькие, мы в них действительно играли — прятались недалеко, выслеживали, догоняли, ловили, убегали, а потом все во дворе собирались и обсуждали, кто что здорово сделал или кто совсем дурак! А последнее время, если ты «разбойник», то ты убегаешь далеко от дома, очень далеко, там немного сидишь — всё равно тебя никто не найдёт — и сразу домой. И все «разбойники» так делают. А «казаки» бегают, как дурачки, около дома и рядом, но никого нет, и они тогда тоже домой идут! Это уже вообще не игра, а «полная глупость», как Ёлка любит говорить.
