имени Жуковского и разговоры, наполнявшие жизнь особым содержанием. Я пробовал завязать контакты в Харьковском математическом обществе и в университете. Математическую жизнь города возглавлял тогда Наум Ильич Ахиезер – первоклассный математик и доброжелательный человек. Харьковские математики отнеслись ко мне с симпатией. На их семинарах я даже сделал пару докладов. Но наши интересы были уж очень разные. Я жил тогда в мире инженерных задач, а они были все «чистые» математики и занимались классическим анализом.
Как и несколько лет назад, когда служил в дивизии, я снова, но с еще большей остротой, почувствовал, что регулярная армейская или чиновная служба – не по мне! Надо было что-то существенно менять в жизни.
Я не сразу пришел к мысли о необходимости оставить армию. Гражданская жизнь меня слегка страшила своей неопределенностью и высокой мерой самостоятельности, ответственности за самого себя. Но постепенно я понял неизбежность расставания с армией. Иного пути у меня просто не было. Все то, что приходилось делать, я воспринимал как «преджизнь». Ежевечерне я думал о том, что мне уже тридцать лет, и что надо что-то устраивать, надо… А что надо, я пока не очень-то и понимал. Постепенно пришел к необходимости снимать погоны. Хоть и страшно, но надо! И однажды написал рапорт.
Хадеев был мрачен и неприветлив, как в первый час нашей первой встречи в штабе ВВС. Он долго смотрел на мой рапорт. Читал и перечитывал. А потом взял ручку и написал на рапорте очень смешные и мудрые слова: «Использовать по специальности не могу. С мотивом демобилизации не согласен». Дело было сделано: согласно Уставу армейской службы, я мог теперь обращаться в высшие инстанции. Рапорт ушел в Москву.
Через пару месяцев в училище пришел приказ о моей демобилизации, причем за подписью того самого генерала Орехова, с которым я встречался уже дважды. Он, наверное, был рад избавиться раз и навсегда от назойливого подчиненного.
Новый, 1949 год я встречал уже без погон, но в кителе – цивильный пиджак у меня заведется совсем не скоро.
Еще летом я договорился о возможной работе в НИИ-2 и МВТУ. Защита открыла практически все двери. Я начал заниматься динамикой управляемых реактивных снарядов. Эта дисциплина только делала свои первые шаги, и каждый, даже незначительный результат воспринимался чуть ли не как открытие. Я часто выступал с докладами, публиковался в закрытых изданиях. Мне казалось, что в следующем году я смогу представить рукопись книги, которую писал, в качестве докторской диссертации. В этом меня поддерживал профессор Победоносцев, а так же ряд моих коллег. Мне казалось, что моя жизнь уже навсегда связана с тем техническим миром, в который я вошел. Но судьбе было угодно распорядится по-другому.
Однажды, когда арестовали мою мачеху, все рухнуло. Но об этом я уже рассказывал. Как и о том, что мне пришлось уехать в Ростов.
Все пришлось начинать сначала. Семья, университет в Ростове – все было совсем не так, совсем не похоже на то, что было в предыдущей жизни. Но одно я знал теперь совершенно твердо: я буду учить студентов и заниматься наукой в меру своих возможностей. И не математикой в том ее понимании, которое исповедовалось на математическом отделении МГУ. Я буду заниматься теоретическими исследованиями проблем, имеющих совершенно конкретное содержание – физическое или техническое. Но каких конкретно – этого я еще не знал. Ракетной техникой я заниматься не мог, будучи лишенным допуска. Однако принципиальный выбор был уже сделан. И этим я обязан Д. А. Вентцелю.
Когда я пришел на кафедру теоретической механики, мой новый начальник, доцент А. К. Никитин, сразу же спросил, какими проблемами я собираюсь заниматься. Он рассматривал меня как специалиста и ждал ответа. Что я мог ответить? Я действительно не знал, чем буду заниматься.
Надо сказать, что мне всегда было трудно отвечать на подобные вопросы, трудно планировать свою исследовательскую деятельность. Я мог говорить только о направлении, а конкретные вопросы возникали как-то сами собой. Порой я начинал одно, а получалось совсем другое. Я думаю, что это особенность любой творческой деятельности. Как-то я прочел у Симонова фразу: «…и я пошел писать для газеты стихи о смерти Сталина». Я не читал этих стихов, но думаю, что они не могли быть хорошими. Убежден, что нельзя писать стихи по заказу, как и думать о непонятном тоже по заказу!
Любое исследование – всегда размышление о непонятном. И получается оно лишь тогда, когда входит в жизнь, когда о нем думаешь все время. Один наш сокурсник, человек очень посредственных способностей, защитил докторскую диссертацию раньше многих, кто считался талантливыми. Я удивился, когда мне сказали о его научных успехах. А другой мой сокурсник, очень талантливый математик Александр Львович Брудно, мне ответил: «Ну, и что? Он все время только и думал о своем флаттере».
Проблемы, которыми я начал заниматься и которые через несколько лет составили предмет моей докторской диссертации, возникли тоже более или менее случайно. Как только я начал работать в университете, мне поручили подготовить серию задач для дипломных и курсовых работ по гидродинамике. Эту дисциплину я знал плохо, точнее, совсем не знал. И поэтому искал задачи, которые были бы близки тем областям математики, которые я изучал в университете. А это была теория нелинейных возмущений линейных операторов. Так я вышел на задачи теории гравитационных волн в ограниченных объемах жидкости, то есть на задачи о колебании жидкости в сосудах и ограниченных водоемах.
Я начал разбираться в этом, и вскоре появились даже некоторые результаты. Я написал о них небольшую заметку, страниц на пять или шесть. Ее первым читателем был покойный М. Г. Хапланов, который по существу переписал ее заново, – такое количество замечаний он сделал. И во время одного из своих приездов в Москву я встретился с профессором Я. И. Секерж-Зеньковичем, специалистом по теории волн и милейшим человеком. Он одобрил мою заметку и предложил сделать доклад на семинаре Математического института у академика М. В. Келдыша.
Мстислав Всеволодович Келдыш находился тогда в зените научной славы. Он еще не стал Президентом союзной Академии и не был безымянным Главным теоретиком, так же как и Королев еще не был Главным конструктором. Но ряд блестящих работ по теории несамосопряженных операторов выдвинул его в число самых «острых» математиков «сборной команды мира по математике». В тот год ему исполнилось только-только сорок лет. Но он был уже действительным членом Академии наук Союза и директором организующегося Института прикладной математики.
Келдыш славился удивительной сообразительностью. Во время семинаров он понимал суть дела не только быстрее всех в аудитории, но, как мне
