кажется, быстрее самого докладчика. Владея такой остротой мышления, он не скрывал своего превосходства. Поэтому не удивительно, что люди его семинаров побаивались и терялись в его присутствии. Это ощущение усугублялось еще одной его особенностью.
Люди обычно делятся на два очень разных типа. Одни (назовем их доброжелательными – таких, наверное, большинство) априори считают каждого нового человека умным и порядочным. Позднее они с грустью убеждаются, что не все умны и не все порядочны. Но есть и другие, которые каждого незнакомого подозревают в глупости и подлости. А потом тоже с грустью убеждаются, что не все дураки и не все мерзавцы. Мое многолетнее знакомство с Келдышем дает основание думать, что если он прямо и не принадлежал к этому типу людей, то был к нему значительно ближе, чем к первому. Но и этого мало. М. В. Келдыш был сыном генерала и внуком генерала, и он полностью усвоил генеральское высокомерие. Пережив в молодости все горести дворянского изгойства, он, тем не менее, в последующие, тоже достаточно трудные годы, не очень стремился облегчать участь себе подобных.
И Келдыша люди боялись. Был, кажется, только один человек, полностью лишенный этого чувства. Им был Костя Бабенко, позднее Константин Иванович Бабенко – член-корреспондент Союзной Академии. Я еще скажу о нем два слова.
Если не всё, то многое о Келдыше я знал заранее и очень волновался перед семинаром. Когда я вошел в аудиторию, он увидел мой китель с орденами, и на его лице появилась какая-то кривая усмешка, что меня еще больше смутило. Тогда, в пятьдесят первом году, я уже начинал стесняться своего кителя. В Ростове я ходил в свитере. Я хотел снять ордена, но они были военного времени, на винтах, и под ними на кителе были дырки. А другого кителя у меня не было. Я чувствовал всю нелепость своего вида и понимал ответственность момента – первый матч на чужом поле!
Мне было дано пятнадцать минут на изложение результата. Только результата – никаких комментариев. Келдыш иногда что-то спрашивал у Я. И. Секерж-Зеньковича, к которому относился весьма почтительно. Главным образом, это были библиографические справки и перечисление незнакомых мне имен. В какой-то момент Келдыш задал вопрос. Я было собрался отвечать, но тут вдруг услышал голос Бабенко: «Опять вы, Мстислав Всеволодович, не поняли, это следует…» и т. д., и… Келдыш стушевался. А был тогда Костя Бабенко таким же, как и я, кандидатом технических наук.
Весь семинар продолжался около часа. В результате Мстислав Всеволодович был очень лаконичен: «Теорема простая, но полезная. Могу ваше сообщение представить в Доклады. – (То есть в «Доклады Академии наук», весьма престижное издание.) – «Готовьте текст». Я сказал, что текст у меня с собой. Он спросил у Якова Ивановича, видел ли он этот текст, и после утвердительного ответа, уже не читая, написал на нем «Представляю».
Так был сделан еще один шаг к Олимпу. Появилась первая публикация в академическом журнале.
Соболев, Виноградов и докторантура в Стекловке
В науке всегда существует некая ниточка преемственности, связывающая исследования, которые исследователь проводил раньше, с тем, что он делает теперь, с его выбором и постановкой задач, методами анализа и т. д. И на эту «связь времен» уже нанизываются второстепенные обстоятельства. Вот так и возникает некая логика исследования. И часто мы сами не осознаем этой преемственности. Тем не менее, она существует и проходит через наше сознание, как бы независимо от нас.
В число моих обязанностей в Ростовском университете входило руководство студенческим семинаром по гидродинамике. Студенты должны были читать оригинальные работы и делать их рефераты. Передо мной стояла задача выбора работ для реферирования, но сам я был очень необразован в этой области и только-только начинал входить в курс дела. В этой обстановке я принял некоторое решение, которое оказалось, может быть, самым разумным. Я предложил начать изучение работ классиков.
Тогда стали издавать собрание сочинений Николая Егоровича Жуковского – простой и ясный язык, отчетливо поставленные задачи. И мастерство анализа. Одним словом, классика! И студенты многому смогут научиться на хороших примерах. Глядишь, и я сам кое-чему научусь! Мое предложение кафедра приняла.
Среди работ, отобранных мною для реферирования на студенческом семинаре осенью пятидесятого года, была и знаменитая работа Н. Е. Жуковского, посвященная изучению движения твердого тела с полостями, целиком заполненными идеальной жидкостью. В ней он показал, что такая система в динамическом отношении эквивалентна некоторому другому твердому телу, – новых степеней свободы жидкость не добавляет.
Но в это время я уже начал с дипломниками заниматься задачами о колебании жидкости в сосудах. Но ведь сосуд – это тоже твердое тело с жидкостью. Только она не целиком заполняет его полость. Жидкость имеет свободную поверхность, на которой появляются волны. Эта жидкость как-то колеблется от движений самого сосуда и в свою очередь оказывает на его движение какое-то влияние. Теорема Жуковского для такой системы уже, конечно, не применима, поскольку в такой системе число степеней свободы бесконечно. Но может быть, эта система – тело плюс колеблющаяся в нем жидкость – обладает какими-то особыми свойствами? Я начал думать над этим вопросом.
Я поступил, как математик: мною было составлено описание подобной системы в достаточно общей операторной форме, и я начал подробное изучение свойств полученного класса линейных операторов. Неожиданно мне удалось обнаружить, что оператор расщепляется на бесконечномерный, который всегда положительно определен, и конечномерный, который может обладать весьма произвольными свойствами. Этот чисто математический и очень простой факт мог иметь самые разнообразные физические и технические следствия. Я их сразу увидел. Не зря же я был инженером и был приучен Академией имени Жуковского к тому, чтобы искать именно такие следствия.
Во-первых, для устойчивости такого тела с полостью необходимо (а потом оказалось, что и достаточно!) устойчивости некоторого другого твердого тела. Это было обобщение теоремы Жуковского. Если угодно, это был уже факт – факт для учебника. Но и была чисто практическая сторона вопроса. Ракета, космический аппарат на своем активном участке – это и есть сосуд с жидкостью, то есть система с бесконечным числом степеней свободы. Естественный вопрос: а как ею управлять?
Вот в постановке этого вопроса и проявилась та ниточка преемственности, о которой я упоминал. Мое сознание независимо от меня было настроено на те самые задачи динамики ракетных аппаратов, которые и составляли мой первородный грех в науке. В силу обстоятельств, от меня не зависящих, я отошел от них. Но первая же аналогия меня к ним вернула.
Тем более что из моей теоремы следовало, что управлять такой системой, в которой много жидкости, можно так же, как и обычной системой конечного
