Истинная щедрость, полагал он, может быть только у тех сеньоров, которые не стяжали богатства угнетением бедных или грабежом. Данте восстает против «благотворительности» тиранов: «О вы, злодеи, рожденные во зле, обижающие вдов и сирот, грабящие неимущих, похищающие и присваивающие себе чужие права; из всего вами награбленного вы задаете пиры, дарите коней и оружие, имущество и деньги, носите дивные наряды, воздвигаете дивные постройки и воображаете себя щедрыми! И разве это не то же, что совлечь с алтаря пелену и постелить ее на стол грабителю? Разве, тираны, ваши подачки не столь же смехотворны, как поступок грабителя, который привел бы к себе в дом гостей и постелил бы на стол украденную им с алтаря скатерть с еще сохранившимися на ней церковными знаками и воображал бы, что другие этого не замечают?»
Данте особенно ополчается против дурных правителей Италии, которые следуют не учению мудрецов, а внушениям злых и глупых советников. «Подумайте об этом, враги божьи, — восклицает он, — вы, которые — сначала один, потом другой — захватили бразды правления над всей Италией, — я обращаюсь к вам, Карл и Фридрих, и к вам, другие властители и тираны; и поглядите, какие рядом с вами сидят советники, и подсчитайте, сколько раз на день ваши советники указывают вам цель человеческой жизни! Лучше бы вам, как ласточкам, низко летать над землей, чем, как ястребу, кружить в недоступной вышине, взирая оттуда на величайшие подлости». Инвективы Данте обращены к королю Карлу Неаполитанскому (умер в 1309 году) и к Фридриху Арагонскому, королю Сицилии (умер в 1307 году). Даты их смерти подтверждают, что четыре трактата «Пира» были написаны не позднее 1307 года.
Поэт, изучивший придворные нравы, с горестью говорит о вырождении рыцарских и куртуазных начал в высшем обществе. Происходит это оттого, что знатные сеньоры забыли, что такое добродетель, и предаются порокам и разврату. «Куртуазность, — пишет он, — и порядочность — одно; а так как в старые времена добродетели и добрые нравы были приняты при дворе, а в настоящее время там царят противоположные обычаи, слово это было заимствовано от придворных, и сказать „куртуазность“ было все равно, что сказать „придворный обычай“. Если бы это слово позаимствовали от дворов правителей, в особенности в Италии, оно ничего другого не означало бы, как гнусность». Развращенности нравов не избежали также образованные люди Италии, особенно юристы и медики. Законники и врачи занимаются наукой не для познания, а для приобретения денег или должностей. Данте уверяет, что, если бы они имели все то, чего они добиваются, то есть достигли высокого положения и стяжали большие деньги, они перестали бы заниматься наукой.
Эти инвективы, направленные против высших классов итальянского общества, подготовляют яростные выпады против сильных мира сего в «Божественной Комедии». Данте не мог и не хотел молчать. В гневе он восклицал: «Хочется ответить не словами, а ударом кинжала на такую гнусность!» Данте расширяет свой флорентийский патриотизм: он уже не флорентиец, а итальянец, когда говорит: «О бедная моя родина, какая жалость к тебе сжимает мне сердце всякий раз, как я читаю, всякий раз, как я пишу что-либо относящееся к государственному управлению!»
Понадобилось изгнание, чтобы расширить горизонты Данте. Он готов был сделать еще один шаг •— объявить во всеуслышание, что он не только гражданин Флоренции и патриот Италии, но что для него родина — весь земной шар. Так он говорит в сочинении «О народном красноречии»: «Но мы, кому отечество — мир, как рыбам море, хотя мы еще и беззубыми пили из Арно и так любим Флоренцию, что ради этой любви сносим несправедливое изгнание, мы опираем устои нашего суждения больше на разум, чем на чувство. И хотя для нашей услады и душевного покоя нашего не существует на земле места прелестнее Флоренции, мы, перечитывая сочинения и поэтов и других писателей, которые описывают мир и в целом и по частям, и размышляя о различных местностях мира и о расположении их относительно обоих полюсов и экватора, определяем и твердо решаем, что есть много как областей, так и городов более замечательных и более очаровательных, чем Тоскана и Флоренция, которой суждено мне быть и сыном и гражданином, и множество племен и народов, говорящих на более сладостном и выразительном языке, чем италийцы».
Если Данте заслужил данное ему в XIX веке почетное прозвище «отца отечества», то не следует забывать и о том, что великий флорентиец был первым, провозгласившим на грани средних веков и Возрождения, что он гражданин мира.
В «Пире» Данте начал защиту народного (итальянского) языка, которую он продолжил в трактате «О народном красноречии». Впервые в литературе Италии прозвучал голос, предвещавший итальянскому языку блестящее будущее. Данте не ставил еще «вульгарный» язык наравне с латинским. Он признавал особую экспрессивную силу латыни, но тем не менее считал, что народный язык способен выразить научные и философские идеи. И если латинский язык еще главенствует благодаря своей красоте, будущее принадлежит не ему, а языку народному, итальянскому. Он отмечает, что латинский язык стал непонятен не только широким массам народа, но также большинству сеньоров, изъясняющихся только на своем родном итальянском языке. Данте восстал против тех, кто во что бы то ни стало стремился превознести латынь и унизить родную речь и обрек на вечный позор и унижение тех злонамеренных людей Италии, которые восхваляют чужой народный язык и презирают свой собственный. Иногда, забыв о латыни, они превозносят провансальский и объявляют «итальянское наречие пошлым, а провансальское — изысканным».
Не только разум заставлял Данте утверждать необходимость заниматься народной словесностью, но и совершеннейшая любовь к родной речи. Он говорил образами: «Если бы на глазах у всех из окон дома вырвались языки пламени и если бы кто-нибудь спросил, не горит ли дом внутри, а другой ему ответил, что горит, я так и не мог бы решить, кто из них достоин большего порицания. Не иначе выглядел бы и я, если бы на вопрос, живет ли во мне любовь к моему родному языку, я, после всех приведенных выше соображений, ответил просто — „да“. Это значит: не стой в бездействии, поспеши тушить пожар. Не довольствуйся пассивной любовью к родной речи, не созерцай ее равнодушно, а действуй, очищай и развивай родную речь, чтоб она стала общенародным итальянским языком.
Данте обнаружил необыкновенную проницательность ученого-лингвиста, намного опережая науку своего времени. Столь не свойственный средневековью историзм отличает все высказывания Данте об изменениях, которые претерпевает язык. Данте заметил, что за последние пятьдесят лет из итальянского языка одни слова исчезли, а другие появились или продолжают жить в измененном виде. Это наблюдение заставляет его предположить, что за более длинный период язык может измениться до неузнаваемости. Если бы те, пишет он, кто покинул эту жизнь тысячу лет тому назад, вернулись в свои города, они подумали бы, из-за различия в языке, что их город занят чужеземцами. Эту тему Данте более подробно обещает развить в небольшой книге о народном языке, которую он собирается написать. Как видим, замысел второго теоретического произведения великого поэта возник одновременно с «Пиром».
