Данте обнаружил необыкновенную проницательность ученого-лингвиста, намного опережая науку своего времени. Столь не свойственный средневековью историзм отличает все высказывания Данте об изменениях, которые претерпевает язык. Данте заметил, что за последние пятьдесят лет из итальянского языка одни слова исчезли, а другие появились или продолжают жить в измененном виде. Это наблюдение заставляет его предположить, что за более длинный период язык может измениться до неузнаваемости. Если бы те, пишет он, кто покинул эту жизнь тысячу лет тому назад, вернулись в свои города, они подумали бы, из-за различия в языке, что их город занят чужеземцами. Эту тему Данте более подробно обещает развить в небольшой книге о народном языке, которую он собирается написать. Как видим, замысел второго теоретического произведения великого поэта возник одновременно с «Пиром».
По первоначальному плану «Пир» должен был состоять из четырнадцати больших трактатов Из задуманного Данте осуществил только четыре; о содержании ненаписанных десяти трактатов мы можем лишь догадываться. Начиная со второго трактата сочинение Данте построено как комментарий к большим доктринальным канцонам. Следовательно, «Пир» по своей структуре несколько напоминает «Новую Жизнь».
Первые две канцоны «Пира», несомненно, написаны еще во Флоренции в девяностых годах XIII века. Последняя, как можно предположить, возникла уже в изгнании. Как мы уже сказали, Данте не хотел больше быть поэтом-лириком, он пожелал стать учителем истины, проповедующим новые правила морали. Но поэт оказался в нем сильнее учителя жизни — оба доктринальных произведения, то есть «Пир» и «О народном красноречии», Данте оставил незаконченными. Многими мотивами, образами, а также размышлениями об итальянском стихе из этих сочинений Данте воспользуется в своей гениальной поэме.
Первый трактат «Пира» кончается поэтическим пророчеством о народном языке, которое, как далеко не все пророчества, осуществился в жизни: «Итак это будет тот ячменный хлеб, которым насыщаются тысячи, для меня же останутся полные коробы. Он будет новым светом, новым солнцем, которое взойдет там, где зайдет привычное, и дарует свет всем, кто пребывает во мраке, так как привычное солнце им больше не светит». Данте называет итальянский язык «ячменным хлебом», подразумевая под пшеничным хлебом латынь. Ячменным хлебом насыщаются сотни тысяч, а пшеничный доступен лишь немногим. В «Народном красноречии» Данте даст более точное определение народного языка.
Судя по вступительному трактату, написанному как предисловие, можно было бы ждать, что для просвещения не знающих латинского языка людей разных сословий Данте напишет по-итальянски что-либо напоминающее энциклопедию своего учителя Брунетто Латини. Однако Данте пошел иными путями. Он стал комментировать свои далеко не легкие и не общедоступные канцоны. Таким образом, во втором, третьем и четвертом трактатах появились темы: Мадонна Философия, строение космоса, благородство, всемирная монархия и единое государство. Намечена также тема «Поэтика и риторика», столь важная для понимания творческих путей великого поэта.
Мы уже говорили в конце шестой главы о противоречиях в «Новой Жизни» между образом Беатриче и образом «сострадательной Дамы». В «Пире» Данте стремится доказать, что именно сострадательная Дама и была истинным проявлением Мадонны Философии и «достойнейшей дочерью повелителя вселенной». Это навело многих современных дантологов на мысль о том, что триумф Беатриче в конце «Новой Жизни» был написан и присоединен к основному тексту тогда, когда Данте оставил свои трактаты и вернулся к Беатриче в «Божественной Комедии».
Второй трактат начинается первой канцоной:
Вы, движущие третьи небеса,
Их разумея…
Эти строки произносит в восьмой песне «Рая» король Венгрии Карл Мартелл, с которым Данте познакомился во Флоренции. Поскольку неаполитанский принц умер в 1295 году, мы с уверенностью можем сказать, что Данте написал канцону до изгнания. Она, несомненно, посвящена сострадательной Даме, ставшей благодаря нежданной для нас метаморфозе Мадонной Философией. Равным образом еще к флорентийскому периоду следует отнести и вторую канцону «Пира». Нам известно (снова из «Божественной Комедии»), что музыкальное сопровождение к ней сочинил друг Данте, композитор и певец Казелла, умерший так же рано, как и Карл Мартелл. Подтверждает нашу датировку и то, что в обеих канцонах, особенно же во второй, чувствуется влияние сладостного нового стиля и выражения удивительно схожи с фразеологией «Новой Жизни».
Торжественно звучит начальная строфа первой канцоны:
Вы, движущие третьи небеса,
Их разумея, мне внемлите тайно.
Я слышу — в сердце голос прозвучал,
Столь новый для других, необычайно.
Покорна вам небесная краса.
Я вашу власть и волю ощущал;
Ваш свет мне в сердце силу излучал.
Не скрою горести и упованья.
Высокий слух прошу я приклонить.
Чтоб мог испытанное вам открыть.
Души услышьте скорбные рыданья.
Вот в спор вступает дух астральный с ней
В сияньи ваших радостных огней.
В заключительном обращении к самой канцоне, написанном в духе провансальских трубадуров, Данте говорит о сложности своей философской поэтики:
Канцона, будут редки, мнится мне,
Те, кто твоим ученьем насладятся,—
Столь труден, столь возвышен твой язык.
Но коль тебе придется повстречаться
С тем, кто твоим стремленьям чужд вполне,
Утешься, — пусть он в тайну не проник.
Скажи ему. являя новый лик,
Покорный гармоническому строю:
«О, полюбуйся хоть моей красою!»
Последний стих призывает читателя, если он не уразумеет глубокого содержания канцоны, воспринять ее интуитивно, оценить ее мастерство и силу ее экспрессии.
Данте говорит о том, что поэзия его охватывает несколько планов. Нужно принять во внимание, что на исходе средних веков писатели думали сложно и многосмысленно и прибегали к многопланному толкованию своих и чужих текстов. По-своему они были реалисты, так как прежде всего требовали, чтобы событие, о котором повествовалось, происходило в действительности; затем уже оно могло толковаться как содержащее некую моральную истину и в аллегорическом смысле; наконец, следовало «анагогическое» понимание, по которому данное событие было не только тем, чем оно казалось сначала, но говорило об истине, скрытой под покровом обычных слов. Это высшее символическое толкование связывалось с восхождением души и тайнами небес. В средние века оно предназначалось первоначально только для объяснения текстов священного писания; его применение к светской поэзии и светской литературе было дерзким новшеством. Только у Данте такое символическое понимание поэзии становится обычным. Не следует, конечно думать, что к каждому событию реальной жизни применялось многосмысленное толкование; к нему прибегали, если речь шла о явлениях важных и торжественных. Предоставим слово Данте-теоретику, разъясняющему своим читателям принятую и разработанную им систему многосмыслия: «Надо знать, что писания могут быть поняты и должны толковаться с величайшим напряжением в четырех смыслах. Первый называется буквальным (и это тот смысл, который не простирается дальше буквального значения вымышленных слов); таковы басни поэтов. Второй называется аллегорическим; он таится под покровом этих басен и является истиной, скрытой под прекрасной ложью; так, когда Овидий говорит, что Орфей своей кифарой укрощал зверей и заставлял деревья и камни к нему приближаться, это означает, что мудрый человек мог бы орудием своего голоса укрощать и усмирять жестокие сердца и мог бы подчинять своей воле тех, кто не участвует в жизни науки и искусства; те же, кто не обладает разумной жизнью, подобны камням».
