Лежу и стараюсь вспоминать только доброе. Злое само лезет в голову, все труднее его изгонять. Любые собачьи свары меркнут перед житейскими человеческими распрями, природа коих — в знаменитой психологической несовместимости. В пятидесятые годы об этом явлении вслух не говорили, так же, впрочем, как и об экологии или менталитете, от чего само понятие, естественно, не переставало существовать.
Вся история обживания Крайнего Севера выходцами из более южных широт — это единая всеобщая история столкновений человеческих личностей, ибо здесь чаще других оседали люди на редкость разнохарактерные. Каждая зимовка, на мой взгляд, это бесценный полигон для психологов. Тут, в Заполярье, любая понятная и простительная слабость могла в мгновение ока вылиться в силу, подчас разрушительную. Пугающая оторванность от остального, полнокровной жизнью живущего мира, многомесячное, многолетнее существование бок о бок с одним и тем же десятком вконец опостылевших тебе «членов коллектива» — вот что испокон веков страшило и продолжает страшить всякого, кто отправляется в эти края.
К счастью, на нашей полярной станции серьезных конфликтов не было, хотя… Вскоре после нашего приезда обнаружилось, что два старожила зимовки, два Николая — Куликов и Задорожный, крепко не любят друг друга. Это тянулось весь первый год их зимовки и перешло на второй, когда появились мы. Может быть, всему виной была радистка Лида, крутившая головы обоим. Может — гонор парторга Куликова, натолкнувшийся на сопротивление беспартийного Тимофеича. Может — упущения по службе, ведь радист очень зависит от четкой деятельности механика, заряжающего ему аккумуляторы. Словом, на станции постоянно висела в воздухе вражда, которая иногда проливалась злым дождем, так или иначе втягивая в себя нас всех, заставляя принимать ту или иную сторону. Это очень тяготило, особенно Наташу: при ее замечательной неизбалованности и доброжелательности — сколько же ненужных волнений перенесла она на зимовке еще тогда, в первый наш приезд на Новую Землю!
Высокое звание парторга придавало Куликову ощущение полной безнаказанности. К тому же за плечами у него была война, и само слово «фронтовик» в то время еще оставалось почти святым. Николай Иванович по всем статьям оказывался «неприкасаемым». Вспоминаю один эпизод, связанный с его партийно-политической деятельностью. С Диксона, столицы всей Западной Арктики, которой подчинялись полярные станции Баренцева и Карского морей, пришёл требовательный запрос: как на зимовке организовано социалистическое соревнование (вот интересно, поймут ли эту фразу те, кто родился тридцать лет спустя?!). Николай Иванович явно обрадовался возможности насолить мне, потому что я не только не имел, с кем соревноваться, но даже не мог внятно объяснить, каков круг моих служебных обязанностей, профессиональных привязанностей и ответственности.
Удача сама просилась в руки Николаю Иванычу, с помощью официального запроса он мог, как ему казалось, без труда обнажить мою сущность тунеядца. Ну какие соцобязательства, даже сверхлиповые, я в состоянии был изобрести и предъявить коллективу? Коллектив же относился к моим интересам и моим трудностям в целом вполне сочувственно, и дальше безобидных подтруниваний над горе-путешественником дело не шло. Мало того, ребята (честно скажу, по моей подсказке) решили своеобразно откликнуться на очередную партийную инициативу. Начальник тоже не остался в стороне. Он простодушно обратился к Николаю Иванычу с просьбой: пусть товарищ Куликов как опытный партийный руководитель посоветует другим, какие конкретные пункты обязательств каждый из нас должен занести в реестрик. И началось!
Метеомолодняк резво объявил, что берет на себя повышенные обязательства: проводить каждый метеосрок на полчаса раньше положенного времени (на всех станциях земного шара метеонаблюдения начинаются строго в нулевую минуту, через каждые три либо шесть часов, и только такая незыблемая синхронность позволяет давать в итоге прогноз погоды)! Миша Фокин охотно принял шутливый тон и пообещал вступить в соревнование с самим собой как начальник и с двумя коллегами как радист, вот только не знает, что делать с собственной женой, ибо она одновременно и радистка, и жена начальника!
Повариха Клавдия Андреевна юмора не приняла и стала привычно причитать насчёт непрерывного рабочего дня, больших перегрузок и непомерного аппетита «кое у кого, не буду уж называть, пусть сами краснеют». Она потребовала, чтобы парторг записал ей такие соцобязательства: 1. Обязуюсь регулярно кормить коллектив; 2. За качество продуктов не отвечаю; 3. Королеву Владимиру и Каневскому Зиновию добавок не выдавать; 4. Мужу Ивану запретить драться.
Последнее для всех явилось неожиданностью. Иван Васильевич, застенчивый молчун лет сорока, являл собою образец безотказности и безропотности. Он еще до войны начал зимовать на Новой Земле промышленником (так почему-то испокон веков называют на Русском Севере промысловиков-охотников). Иван Кононов провел на архипелаге более пятнадцати лет, с перерывом на войну, где был снайпером. Он бил медведя и моржа, ставил капканы на песца, чинил упряжь, ухаживал за собаками, заботливо спаривал кобелей и сучек в выброшенном на берег старом баркасе. Справедливо считался мастером на все руки и «прислугой за все». А тут, извольте радоваться, супруга обвинила его в рукоприкладстве!
Мы, конечно, догадывались, что Иван Васильевич при случае нарушал властвовавший на зимовке «сухой закон», по которому выпивка, да и то ограниченная, полагалась лишь по праздникам, дням рождения и (совсем уж символически) после бани. Миша Фокин ревностно следил, чтобы никто не учащал свои именинные дни, равно как не сдвигались в нужном направлении блаженные даты помывок (напомню — раз в декаду). Так вот, каюр и разнорабочий Кононов ставил в баньке брагу. Мы давно это заподозрили, потому что время от времени видели, как выходит из стоявшей на отлете избушки покачивающийся Иван Васильевич, как непослушными пальцами достает из футляра баян, садится на крылечко бани и, жутко фальшивя, принимается наигрывать одну и ту же неузнаваемую мелодию. На волшебные эти звуки сбегалась вся сучня, усаживалась на снег у ног хозяина и начинала негромко выть.
А теперь оказалось, что после концерта член коллектива Кононов возвращался домой и, как бы для порядка, избивал члена коллектива Кононову. Не выдержав издевательств, Клавдия Андреевна выложила всю правду-матку на том достопамятном собрании, посвященном социалистическому соревнованию. Начальник потом долго сокрушался — как это он не заметил подпольного производства хмельного зелья на полярной зимовке.
