Брюсову принадлежит большинство переводов, очень точно передающих стиль и ритм подлинников. Из его подготовительных работ к этому сборнику возникла другая его книга: «Летопись исторических судеб Армянского народа от VI века до Р. X. по наше время» (Москва, 1918).
В том же 1916 году выходит новый — восьмой — сборник стихотворений Брюсова— «Семь цветов радуги» (Стихи 1912–1915 гг. Изд. Некрасова. Москва, 1916) О происхождении его автор рассказывает в предисловии: «Книга стихов, получившая теперь название „Семь цветов радуги“, была задумана три года тому назад, при совершенно иных условиях жизни и лично автора и всего русского общества, чем те, при которых она выходит в свет. Тогда, в 1912 году, автор полагал, что своевременно и нужно создать ряд поэм, которые еще раз указали бы читателям на радость земного бытия во всех его формах, и, сообразно с этим, книга должна была получить заглавие: „Sed non satiatus“… Автору казалось, что голос утверждения становится еще более современным и нужным после пережитых испытаний, что славословие бытия приобретает тем больше значения, когда оно прошло через скорбь, что новое и высшее содержание получает формула „Sed non satiatus“, если в нее влагать содержание: „но не утоленный ни радостями, ни страданиями“. Пусть же новое название книги говорит о том же: все семь цветов радуги одинаково прекрасны и все земные переживания, не только счастье, но и печаль, не только восторг, но и боль. Останемся и пребудем верными любовниками земли, ее красоты, ее неисчерпаемой жизненности, всего, что нам может дать земная жизнь — в любви, в познаньи, в мечте».
Со сборника «Семь цветов радуги» начинается поэтический декаданс Брюсова. Гимны и дифирамбы земным радостям, рассчитанные на особую экспрессию, утомляют своим мучительным напряжением.
Руки несытые я простираю
К солнцу и в сумрак опять!
Руки несытые я простираю
К струнам! им должно звучать!
Восторженные восклицания, патетические взывания, обращения, повторения— все средства эмоционального воздействия усилены до предела, голос становится криком, — но холодные стихи не загораются. Особенно неудачны стихи, посвященные войне. Брюсов стремится продолжить традицию тютчевской политической поэзии; ему хочется быть провидцем и философом, но его размышления над судьбами мира не возвышаются над уровнем рассудочной банальности.
Пусть рушатся белые своды,
Пусть с гулом падают столбы: —
Началом мира и свободы
Да будет страшный год борьбы!
(«Последняя война»)
Вопрос о призвании России решается в следующей элементарной форме:
Не надо несбыточных грез,
Не надо красивых утопий,
Мы старый решаем вопрос:
Кто мы в этой старой Европе?
(«Старый вопрос»)
Но наряду с «историко-философскими» стихотворениями встречаются и произведения в стиле примитивного патриотического лубка: проклятия «тевтонам», восхваления «союзников», приветствия «братской Польше», ободрения «доблестным бойцам». Брюсов чувствует себя народным поэтом, «певцом в стане русских воинов» и при жизни воздвигает себе величественный памятник. Это самовозвеличение поэта поражает безграничной самоуверенностью. Во «всемирном храме» монумент Брюсова не уступает в пышности памятникам Горация, Державина и Пушкина.
Мой памятник стоит, из строф созвучных сложен,
Кричите, буйствуйте, его вам не свалить!
Распад певучих слов в грядущем невозможен, —
Я есмь и вечно должен быть.
И станов всех бойцы, и люди разных вкусов,
В каморке бедняка и во дворце царя,
Ликуя назовут меня — Валерий Брюсов,
О друге с дружбой говоря.
И фанфара финала:
Что слава наших дней? Случайная забава!
Что клевета друзей? — презрение хулам!
Венчай мое чело иных столетий слава,
Вводи меня в всемирный храм.
ГЛАВА ШЕСТАЯ. (1917–1924)
Неудача «Египетских ночей». — Мнения Жирмунского и Айхенвальда. — «Как прекратить войну»: до победного конца! Октябрь 1917-го. Переход на сторону советской власти. — Брюсов на советской службе (в учреждениях, имеющих отношение к литературе). — Отзыв Эренбурга. — Критическое отношение коммунистов. — Труды по стихотворной технике. — «Последние мечты»: грусть и горечь. — Верность упорному труду. — Профессорская деятельность. — Пятидесятилетний юбилей. — Торжественное чествование. — «В такие Дни» и «Миг»: прославление октябрьской революции. — Творческое бессилие Брюсова. — Имажинизм и футуризм в «Далях». — «Меа» — слогом Маяковского. — (Предвещание — призыв: к завоеванию космоса! — Неугасаемость воли Брюсова: воли к горделивому восхождению). — Преждевременная старость. — Крым. — Смерть.
В 1917 году выходит в свет странная книга: В. Брюсов. Египетские ночи. Поэма в шести главах. Обработка и окончание поэмы А. Пушкина. Альманах «Стремнины» (Москва, 1917 г.).
О том, как Брюсов «дописал» поэму Пушкина, подробно рассказывает В. Жирмунский в своей книге «Валерий Брюсов и наследие Пушкина» (Петербург. Изд. «Эльзевир», 1922).
«Египетские ночи» Брюсова содержат в себе 622 стиха; из них только 111 принадлежат Пушкину. Стремясь продолжать Пушкина, Брюсов коренным образом его «переделал»: эпический рассказ он превратил в лирическую балладу, объективно-сдержанное и спокойно-пластическое повествование перегрузил эмоциональными эффектами. Экзотические аксессуары нагромождены: «пышный пир», ложе, опахала, фимиамы, лампады, факелы. У Пушкина мы читаем: «Горят лампады»; у Брюсова:
Десятки бронзовых лампад
Багряный день кругом наводят.
Брюсов вводит лирические восклицания, повторения, вопросы, многоточия, разукрашивая пушкинскую простоту. Он стремится к возвышенно-патетическому стилю и постоянно срывается в самый плоский прозаизм. Эти стилистические контрасты нередко производят комическое впечатление.
У Брюсова Флавий говорит Клеопатре:
С тобой я, как тебе известно,
До третьей стражи разделял
Твои, царица, вожделенья,
Как муж, я насыщал твой пыл.
О Критоне говорится еще более изысканно:
…Лобзает, весь горя огнем,
Святыни, спрятанные днем,
И каждый волос благовонный
На теле божеском твоем.
И В. Жирмунский приходит к заключению: «Поэма Брюсова — сочинение типично романтическое. Русские символисты всегда оставались чуждыми пушкинской традиции и классическому стилю».
