горчичного порошка. Огромная двухлитровая банка с этим зельем табачно-землистого цвета украшала центр стола. Рядом лежала суповая ложка и буханка черного на разделочной доске, грубо выпиленной отцом из многослойной фанеры.
Мать резко поворачивается: «Что ты сказал? Повтори!» Ее лицо становится пунцового цвета. Не чувствуя подвоха, я повторяю весь джентельменский матерный набор, при этом дыша на нее ядреной смесью сигарет и портвейна. «А ну, открой рот!» Я послушно открываю и словно в замедленном кино вижу, как в руке у мамы оказывается суповая ложка, полная коричневой сметанообразной субстанции. Через мгновение у меня во рту взрывается граната. Сознание меркнет от нечеловеческой боли. Слезы льются водопадом из моих глаз. Почему-то вспоминаются кадры из мультика «Приключения Чиполлино» – тот момент, когда синьор Помидор хватает озорного Чиполлино за волосы-стебли лука и начинает изливать потоки слез.
Мама хладнокровно смотрит, как я катаюсь по полу и бьюсь в истерике, пытаясь избавиться от горчицы, пальцами выковыривая ее изо рта. Потом так же хладнокровно тащит меня в ванную, как нашкодившего щенка (что, собственно, не лишено оснований) и заставляет полоскать рот.
Этот простой и действенный метод на всю жизнь избавил меня от курения и матерщины. Даже служба в Советской Армии, где курили все поголовно, не смогла исправить этого досадного обстоятельства.
Все взрослые когда-то были детьми,
Только мало кто об этом помнит.
Антуан де Сент- Экзюпери
Москва. Середина марта. Легкий морозец, ярко светит солнце. Огромные сугробы, заполонившие за зиму дворы, потихоньку начинают проседать. После новых заморозков они покрываются ледяной коркой, под которой прячется рыхлый влажный снег.
На шестом этаже огромного сталинского дома на Комсомольском проспекте, в коммунальной квартире семейства Мироновых – вселенский потоп.
Повсюду расставлены тазы. Комнату наполняют перезвон и перестук падающих с потолка капель.
Раскатистая барабанная дробь отскакивает от края большого таза, голубого в крапинку. Он водружён на сервант.
Тонкой свирелью заливается водяная нить, протянувшаяся от потолка до медного таза для варки варенья. Этот таз занимает письменный стол. За столом старший брат Никита, ученик 6-го класса, обычно делает уроки.
В середине комнаты принимает воду оцинкованный таз для стирки белья. Воды в нём до половины. А вокруг таза суетятся два пятилетних башибузука: это я, Леха, и мой брат-близнец Серега.
Мы оба болеем, а поэтому вместо законного пребывания в детском саду целую неделю торчим дома, подтачивая нервишки мамы и папы своими капризами и выходками. Мы страдаем не только от ангины. У нас ещё и уши болят: у меня правое, а у Сереги – левое. Со стороны мы, пожалуй, выглядим забавно. Два одинаковых круглолицых малыша в одинаковых штанишках и рубашечках. Нас можно различить лишь по повязкам на головах. У одного ватный комок закреплен на правом ухе, у другого – на левом.
Мы пускаем в тазу кораблики, сделанные из тетрадных листочков, позаимствованных у старшего брата.
Именно он показал волшебный фокус: на наших глазах плоский тетрадный листок в клетку или в линейку вдруг превращается в объемный корабль!
Видя немой восторг и восхищение в наших глазах, старший брат повторил этот фокус на бис, а затем отбыл на кухню. Оттуда вкусно запахло жареными гренками из черного обдирного хлеба, залитыми яичницей: над нею уже минут пятнадцать колдовал отец.
Отец щедро сгреб половину яичницы в тарелку Никиты, а вторую половину поделил по тарелкам для нас.
– Леш, Сереж, идите кушать! Только не чавкать!
– Пап, мне в школу во вторую смену, сегодня у нас пять уроков!
Никита надевает габардиновое пальто серого цвета в мелкий рубчик, перешитое из дедушкиного довоенного с цигейковым воротником, и такую же шапку. И непостижимым образом превращается одновременно в уменьшенную копию плакатного передовика производства, замершего у входа в сберкассу, и вороватого завхоза-очковтирателя из последнего номера «Крокодила».
– Ну, я пошел! – Оглядев себя в старое напольное зеркало, все в чешуйках и разводах отслоившейся амальгамы, Никита убеждается в своей неотразимости и смело открывает дверь.
А у нас с братом – трагедия! Пока мы кушали, наши бумажные сокровища размокли и потеряли формы. На водной поверхности таза плавают две смятые бумажки, совсем не похожие на наши корабли…
Пытливый детский ум начинает лихорадочно искать продолжение праздника – и таки его находит! Порывшись в нижнем ящике комода, Сергей вытаскивает красивую железную коробку с надписью по диагонали: «Абрикосов. пастила».
Содержимое коробки нас завораживает. Наверное, вот так выглядят сокровища пещеры Сим-Сим. Эту пещеру мы видели в диафильме «Али-Баба и сорок разбойников»: его недавно крутили в детском саду. Мы с восхищением перебираем невозможной красоты пуговицы – от пальто и плащей. Пуговиц от кофточек и сорочек поменьше, и они нанизаны на толстую черную нить.
– Давай играть в «баржи», Леха!
– А это как?
– Будем укладывать пуговицы на останки наших кораблей. По очереди! Ты на мой, я на твой. Чей корабль быстрее пойдет ко дну, тот и проиграл!
– Давай, только чур, не торопиться! Положил пуговицу и смотри – утонет или нет?
Уже на пятой пуговице «баржа» брата пошла ко дну, что его очень разозлило.
Он схватил старинный ножик из слоновой кости для разрезания бумаги и лупанул им плашмя по моей барже.
«Баржа» потеряла часть ценного груза, но устояла. Брызги полетели в разные стороны, что привело двух маленьких атеистов прямо-таки в религиозный экстаз.
Мы закружились вокруг таза, лупя по поверхности воды. Брат хлопал ножем, а я ладонью.
Визг стоял неимоверный.
Отец, 35-летний фронтовик, инвалид войны, потерявший левую ногу до колена и носивший протез, художник-оформитель, не выдержал нашей с братом возни и визга.
– Леш, Сереж, а ну-ка, перестали беситься! Вы мне работать мешаете!
Из-за протеза отец работал стоя, неудобно нависая над большим плакатом по технике безопасности на железнодорожном транспорте. Плакат был разложен на столе. В левой руке отец держал муштабель – узкую медную трубку длиной около метра с плотным тряпичным шаром на противоположном конце. Правая его рука оперировала тонкой колонковой кистью номер три. Ладонью он опирался на муштабель, что позволяло, не касаясь изображения, свободно прописывать мелкие детали на всей поверхности плаката. Всего плакатов было пять. Четыре были готовы. И на завершение последнего плаката у отца оставался всего один день.
Мы затихли, но, конечно, ненадолго. Спустя несколько минут бесовские игрища вокруг таза с водой продолжились. Приближался час расплаты!..
В коридоре раздаются шаги. Мама возвращается с работы! Работает она в библиотеке при Союзе писателей, а вечерами шьет распоротые и перелицованные на чистую сторону довоенные наряды,
