Иберы заняли какой-то холм. Публий расположился на соседнем холме и зорко следил за неприятелем. Главное было выманить иберов из их укрепленного лагеря. Между обоими холмами Публий заметил долину, тесную и узкую. Здесь и будет битва, решил он. Наутро он велел согнать в долину часть скота, который шел за войском. Он должен был служить приманкой для иберов. Сципион не ошибся. Варвары не выдержали вида добычи, и их легкие отряды бросились вниз в долину. Сейчас же навстречу им вышли легковооруженные римляне. Завязался бой. В самый разгар его на них ударила римская конница. Ее еще с утра укрыл за холмом Сципион. Командовал ею Лелий, уже успевший вернуться с берегов океана. Он отрезал варваров от своих. Они были частью перебиты, частью рассеяны.
Поражение раздосадовало, но не смутило варваров. Наутро они приготовились к решительной битве. Так Публий достиг своей цели. Он навязал им бой, причем там, где хотел. Долина была такая узкая, что враги не могли выстроиться там в боевой порядок. Публий смотрел с холма, как нелепо строятся враги, и нарочно удерживал своих, чтобы они выстроились в возможно большем числе. Когда он решил, что настало время действовать, он бросил легкие отряды против варваров, стоявших у предгорий, а пехоту повел на врагов в долину, выстроив ее по четыре когорты в линию — больше не хватало места. В это время Лелий со своей конницей двигался по гряде холмов и тут ударил в тыл вражьей конницы. Пехота и конница разом подались назад. Иберы оказались окруженными со всех сторон и сдавленными в теснине. В давке они терпели от своих не меньше, чем от чужих. В результате все войско, находившееся в долине, погибло, спаслись только легковооруженные, составлявшие около трети. С ними и сам Андобала (Polyb., XI, 32–33, 1–6; Liv., XXVIII, 32).
Теперь нечего было и думать о дальнейшем сопротивлении. Посовещавшись, Андобала и Мандоний решили, что единственное, что им остается, — это прибегнуть к обычному великодушию военачальника римлян. Андобале, однако, слишком стыдно было являться на глаза Сципиону, поэтому он послал к нему брата. Мандоний упал к ногам Публия, каялся в своих грехах, молил о прощении, клялся впредь не нарушать верности. Видя, однако, по выражению лица римлянина, что он очень мало верит его уверениям и клятвам, он предложил передать ему все оружие и семьи иберских вождей в заложники, как было при карфагенянах. Публий сухо отвечал, что не видит оправданий их вероломству, но милость не нуждается в оправданиях, а потому он их прощает. Он не возьмет у них оружия, так как это нужно лишь тому, кто боится, отнять у них оружие и детей — значило бы сковать их сердца страхом. Он этого не хочет. И если они задумают вновь отпасть, он накажет их, а не невинных заложников, вооруженных мужчин, а не безоружных детей и женщин (Liv., XXVIII, 34). Произнеся эти царственные слова, он заключил с Мандонием мир.
КОНЕЦ ВОЙНЫ В ИСПАНИИ (осень 206 г. до н. э.)
Теперь во всей Испании остались из врагов римлян только Магон Баркид и Масинисса. Оба они сейчас находились в Гадесе. Хотя это был старинный финикийский город, религиозный центр всего финикийского мира, Сципион знал, что он давно желает передаться римлянам, настолько тягостно для него правление брата Ганнибала. Что до Масиниссы, то тот уже давно вел тайные переговоры с Силаном. Сейчас Сципион встретился с Масиниссой, и они заключили союз. Магон не знал, что нумидиец изменил. После встречи со Сципионом Масинисса отплыл домой.
Магон не догадывался о предательстве Масиниссы. Но у него и без того было такое положение, словно он, по греческой пословице, держал волка за уши. Кругом враги, а главное, Гадес готов в любую минуту перейти к римлянам. В таком отчаянном положении он обратился за помощью к карфагенскому правительству, но Совет отвечал ему, что война в Испании уже проиграна, а потому пусть он навербует побольше наемников и как можно скорее плывет морем в Италию на помощь Ганнибалу. Для этого ему прислали необходимые средства. Магону ничего не оставалось, как покинуть Гадес, но прежде он ограбил город до нитки: он не только очистил государственную казну и обобрал частных лиц, но не остановился перед чудовищным кощунством — ограбил храм Мелькарта, куда стекалось золото со всего финикийского мира, где во время мистерий бога собирались паломники со всех концов света, где молился его брат Ганнибал, отправляясь в роковой поход.
Перед отъездом из страны Магон решил предпринять последнюю попытку: он задумал внезапно захватить Новый Карфаген, как несколько лет назад Сципион. Момент был выбран удачно — самого вождя в городе не было, римский гарнизон был невелик, а финикийское население, конечно, должно было помочь братьям по крови. Но он ошибся в расчете — жители встретили его как врага и не пожелали нарушить верность Сципиону. А вода в лагуне на сей раз не отошла. Магон вынужден был уйти. Он воротился в Гадес, но и тут его ждала неудача: граждане заперли перед ним ворота. Вне себя от злобы Магон попросил выйти к нему для переговоров городских магистратов, заверяя их честным словом, что не причинит им зла. Когда же они вышли, он приказал распять их на глазах гадитан. После этого подвига он отправился к большему из Балеарских островов, надеясь провести там зиму и набрать наемников. Но жители встретили его градом камней. Прогнанный и отсюда, он остановился на меньшем острове, а Гадес немедленно отправил послов к Сципиону, объявляя о сдаче (Liv., XXVIII, 30–37).
Теперь вся Испания от Пиренейских гор до берегов океана принадлежала римлянам. Сципион все успел к сроку: он предполагал вернуться в Рим к ноябрю, ко времени консульских выборов, чтобы выставить свою кандидатуру в консулы и немедленно ехать в Африку. Перед отъездом он основал в Бетике город, который должен был стать очагом римской культуры и влияния в Испании. Этому городу суждено было славное будущее, оттуда происходили знаменитейшие испанские римляне, в том числе Траян и Адриан. Колонию эту он назвал не своим именем, как было принято, но в честь своей родины — Италикой. Так кончилась для него эта труднейшая кампания, продолжавшаяся семь месяцев, с 1 апреля по 31 октября.[66]
«По завершении иберийской войны Публий возвратился в Тарракон среди величайшего ликования, ибо он… возвращался с блистательнейшей победой для отечества» (Polyb., XI, 33, 7). «Его слава казалась невероятной из-за его юности, стремительности подвигов и великого искусства» (Арр. Hiber., 155). Отдав последние распоряжения, он передал войско Силану и Марцию, а сам с Лелием отплыл в Рим на кораблях, блестяще украшенных золотом, оружием и разнообразной добычей (Polyb., XI, 33, 8; Арр. Hiber., 154).
