но легитимистъ съ нѣкоторымъ либеральнымъ пошибомъ. Знатоки краснорѣчія находили, что Беррье — великій ораторъ, способный на высшее одушевленіе витіи. Мнѣ лично случилось слышать его только одинъ разъ. Прежде всего, онъ подкупалъ своей крупной фигурой и головой старика съ бурбонскимъ профилемъ; въ тонѣ и самомъ звукѣ голоса было много благородства и сознанія собственной силы. Такіе ораторы болѣе родятся, чѣмъ воспитываютъ себя, Беррье былъ по профессіи адвокатъ, но въ немъ вы слышали всего больше трибуна, защитника принциповъ, дорогихъ ему и его единомышленникамъ.
И вотъ эта кучка оппозиціонныхъ депутатовъ, вплоть до самой войны, упражнялась ежедневно въ схваткахъ съ защитниками и слугами второй Имперіи. И она же, въ лицѣ Тьера, такъ убѣжденно и такъ пророчески воздерживала страну отъ столкновенія съ Германіей. Въ этомъ ея великая заслуга, доказательство истинной любви къ отечеству, которая позволяла тому же Тьеру, не дѣлаясь ренегатомъ, принять на себя обязанности главы республики и въ два-три года освободить территорію отъ непріятельскаго захвата.
Но члены оппозиціи представляли тогда не то, что въ одной палате, но и во всей Франции, крошечное меньшинство. Этого не слѣдуетъ забывать. Еслибъ было иначе, развѣ Парижъ, въ цѣломъ, такъ безумно отдался бы взрыву шовинистской горячки, которая заставляла толпы увріеровъ, буржуа и всякаго люда кричать: «à Berlin?!» И самые закорузлые бонапартисты, которые въ тотъ день когда объявлена была война, поддерживали правительство, могли съ такимъ же правомъ сказать, что Франция за нихъ, т. е. та Францiя, которая готова была очертя голову броситься въ схватку съ нѣмцами, все изъ того же вѣковѣчнаго задора, которымъ еще галлы временъ Тацита всегда и вездѣ отличались.
Да и въ самой кучкѣ оппозиціонныхъ депутатовъ произошелъ расколъ. Одинъ изъ пылкихъ республиканцевъ 48-го г., который дѣйствовалъ рука въ руку съ Жюлемъ Фавромъ, а потомъ былъ въ палатѣ ораторомъ, особенно непріятнымъ правительству Наполеона III— Эмиль Оливье не устоялъ, поддался, искренно или нѣтъ, заигрываньямъ власти можетъ-быть повѣрилъ дѣйствительно тому что Наполеонъ III подъ конецъ своего царствованія, честно вступилъ на путь либеральныхъ реформъ. И этотъ самый Эмиль Оливье — еше вчера товарищъ и сверстникъ членовъ оппозиции — взялъ на себя страшную отвѣтственность, какъ глава кабинета, и долженъ былъ защищаться отъ пророческихъ увѣщаній и угрозъ Тьера, увлеченный шовинизмомъ, какъ первый попавшійся буржуа улицы Монмартръ или любой префектъ, получившій инструкцію отъ министра внутреннихъ дѣлъ.
По неволѣ признаешь, что Наполеонъ III (какъ бы онъ ни былъ преступенъ въ глазахъ республиканцевъ за свой государственный переворотъ), является, въ нашихъ глазахъ, скорѣе символомъ всѣхъ тѣхъ элементовъ французской націи, которые еще долго будутъ вовлекать эту страну въ роковыя ошибки и по внутренней, и по внѣшней политикѣ.
Съ февраля 1870 г. до мая я прожилъ въ Вѣнѣ, а на май и іюнь уѣхалъ въ Берлинъ, къ которому, въ эту поѣздку, имѣлъ случай гораздо больше присмотреться, чемъ въ прежніе проезды; ходилъ въ Палату, знакомился съ нѣкоторыми кружками тогдашнихъ радикаловъ, гдѣ находилъ большія симпатіи къ революціонной Франціи, посѣщалъ не рѣдко лекціи берлинскаго университета, въ томъ числѣ лекціи Момзена и Гнейста по государственному праву Англіи; прислушивался и къ тому, чѣмъ тогда Пруссия жила по внутреннему политическому движенію. И, повторяю, никто тогда, ни въ прессе, ни въ разныхъ кружкахъ и обществахъ, не говорилъ о близости войны. Побѣда при Садовой не сдѣлала еще берлинское населеніе ультрапатиотическимъ, какъ это мы видѣли послѣ войны 1870—71 гг. Напротивъ, разные оттѣнки оппозиціоннаго духа чувствовались вездѣ—и въ Палатѣ и въ газетахъ, и среди учащейся университетской молодежи. Передъ Бисмаркомъ никто не преклонялся, кромѣ партіи юнкеровъ и нѣкоторыхъ националъ-лібералов. Такъ подошло время къ июлю, и въ газетахъ еще не всплывалъ инцидентъ по вопросу кандидатуры на испанский престолъ. По совѣту одной изъ тогдашнихъ медицинскихъ знаменитостей Берлина, я уѣхалъ въ Киссингенъ. Мое леченіе было прервано грозой разразившейся внезапно надъ Европой. Всѣми нами — и немцами, и приезжими иностранцами, и въ томъ числѣ русскими — овладѣло законное безпокойство. Помню, на другой день после объявлення войны, нашъ рубль, стоявшій довольно высоко, потерялъ всякую цѣнность и мѣнялы ничего не хотѣли давать за сторублёвые бумажки. Редакція тогдашнихъ «Петербургскихъ Вѣдомсттей» депешей убѣдительно просила меня оказать ей услугу — быть коррсспондентомъ и отправиться сейчасъ же въ тѣ мѣстности, гдѣ должны были произойти первыя военныя дѣйствія. Хотя я, какъ разъ передъ тѣмъ началъ большой романъ по предложенію покойнаго Н. А. Некрасова (это были «Солидныя добродетели»), ио такъ какъ я уже третій годъ состоялъ сотрудникомъ газеты, то я и не счелъ возможнымъ отказать редакціи и отправился па Мюнхенъ въ сторону Рейна, думая первоначально попасть въ одинъ изъ штабовъ нѣмецкихъ армій, что, однако, мнѣ не удалось сдѣлать, потому что нѣмцы относились къ корреспондентамъ чрезвычайно подозрительно. И на первыхъ же порахъ я долженъ былъ пройти черезъ цѣлый рядъ всякихъ досмотровъ и допросовъ, такъ что принужденъ былъ дѣйствовать на свой страхъ, не прибѣгая къ поддержкѣ и покровительству нѣмецкихъ властей.
Съ первыхъ чиселъ августа вплоть до ноября, я ѣздилъ по мѣстностямъ, захваченнымъ войной, и здѣсь не буду даже и кратко перебирать всего тото, что я видѣлъ, слышалъ и пережилъ, какъ русскій, сочувственно относившійся не къ бонапартову режиму, а къ французскому народу, особенно послѣ того, какъ вражда нѣмецкой нации показала себя такой безпощадной и хищной и продолжала добивать уже не вторую имперію, а Францію. Къ ноябрю я попалъ на юго-востокъ Франціи, гдѣ еще французскія войска держались съ честью, и весьма вѣроятно, что я оставался бы на своемъ посту, вплоть до снятія осады съ Парижа, и заключенія мира, еслибъ я не увидалъ, къ моему крайнему огорченію, что взгляды и симпатии редакции успѣли, тѣмъ временемъ, измѣниться, и даже и она стала сомнѣваться въ достоверности фактовъ, приводимыхъ мною. Такъ напр., я въ одной изъ корреснонденцій описалъ подробно — какъ крѣпость, цитадель и улицы Страсбурга пострадали отъ нѣмецкой осады. Я останавливался въ «Hôtel de Paris» — самой большой гостиницѣ гдѣ бельэтажъ занималъ уже немецкій генералъ губернаторъ. Дошло до того, что въ самой газетѣ тотъ сотрудникъ, которому поручено было вести отдѣлъ отголосковъ войны — сталъ со мною препираться, въ своемъ отдѣлѣ. Я жилъ въ верхнемъ этажѣ и мой гарсонъ повелъ меня показывать всѣ дыры въ стѣнахъ и въ потолкахъ, пробитыя бомбами и гранатами нѣмцевъ. И что же вышло? Черезъ мѣсяцъ и болѣе, въ номерѣ «Петербургскихъ Вѣдомостей», ждавшемъ меня гдѣ то на дорогѣ, я нашелъ въ рубрикѣ отголосковъ войны цѣлую выходку, направленную на мой разсказъ и вызванную тѣмъ, что содержатель отеля въ Страсбургѣ прислалъ
