вся древняя мистика, проявлявшаяся в сокровенных мистериях античного мира. Оттого и в последующем своем историческом развитии христианство охотно воспринимало проявления духовного творчества и мистического идеализма, вплоть до воспринятия буддийских сказаний о жизни Гаутамы, Будды, в окраске прелестного христианского предания о Варлааме и Иосафе, царевиче индийском [19].
Христианство разносило по миру восторженный призыв к неземным радостям, к неземной отчизне тоскующего духа. Но оно же растворяло в себе всю разлитую в мире красоту, всю поэзию духовного творчества. Христианство нашло на человеческом языке неслыханные дотоле выражения для духовного восторга; христианское песнопение слагалось такими гениальными поэтами, как Григорий Богослов и Амвросий Медиоланский, Андрей Критский и Роман Сладкопевец, Косма Маюмский и Иоанн Дамаскин.
И наряду с этими высшими проявлениями поэтического христианство обогащалось мечтательной поэзией легенд, обвивавшихся благоухающим венком вокруг всех светлых христианских идеалов. […] Христианство было прежде всего одухотворением жизни во всех ее проявлениях, и его победный разлив был торжеством красоты как одной из форм человеческого идеализма [20]. […]
Христианство все вместило, все в себя растворило. Оттого в нем могли проявляться иногда одновременно самые неожиданные противоположности…
В Италии XIII в., среди глубокого падения Церкви, порабощенной земным интересам недостойных ее служителей, вдруг сияет лучезарный облик Франциска Ассизского.
Здесь именно проявляется всеобъемлющее значение христианства, тайна вечного его служения свету даже среди кажущейся тьмы. В христианстве слились все чаяния человеческого духа и все светлые грезы, когда-либо освещающие земной путь человека, в той или иной форме они всегда находили в нем свое выражение. Христианство подобно огромному зданию, в состав которого входит и готический собор, тянущийся вверх в страстном порыве, и величественный византийский храм, увенчанный куполом как символом вечности. И это грандиозное здание является со всеми своими многообразными формами единым храмом, в котором горит Единый Очаг Света и вечно сияет Единое Солнце Правды.
В этом смысле нами понимается Соборное христианство – как безбрежное море, в котором растворились все духовные ценности человеческой жизни и мирового бытия. И над волнами этого моря, как Дух Божий над водною стихиею, проносится призыв к исканию „единой жемчужины“, единого смысла ценности и радости жизни.
О путях этого искания, как представляются они нашему нарождающемуся Союзу, можно лишь сказать, что здесь, среди нас, нет, по евангельскому завету, ни учителей, ни наставников. Мы все – просто рядовые интеллигенты, объединенные одной лишь тоской по Вечной Истине и призывающие других к этому единению. […] Мы твердо верим лишь в то, что нет разногласия между данными познания и духовными достижениями, что Истина может быть только Единой и что к этому Единству можно подойти в полной гармонии веры и разума. Среди потрясений внешнего мира вновь начинает коваться великая цепь искателей Вечной Премудрости; объединимся же для этой работы с твердой верой, что в ней мы найдем смысл нашего существования и в ней почерпаем силу, все превозмогающую, устраняющую все препятствия на нравственном пути Божественной Истины».
В последнем тексте претворяется в жизнь один из пунктов программы Союза Соборной Премудрости: речь идет о лекции Юлии на тему «Поэтическое творчество в христианстве» – эрудированном обзоре гимнографии восьми первых веков и эволюции христианских песнопений. А вот около X века Юлия Данзас отмечает «постепенное замирание христианской поэзии» по причине «упадка мистического чувства красоты в эпохи, оскверненные слишком земными заботами Церкви и ее внутренними раздорами» (хотя при этом были и «Stabat Mater», созданная Якопоне да Тоди [примерно 1230–1206], и святой Франциск Ассизский). Этот упадок возник тоже из‑за отхода языка народного от языка церковного, отчуждения религии широких масс от истинного христианского Богопознания. Невежество убивало мистическое созерцание, скорбный мир утратил радость духовного озарения. Христианство постепенно превращалось в религию скорби, несущую исстрадавшимся душам утешение и умиление перед Распятым Искупителем, но забывшую восторженное благовестие о Свете Неугасимом. И христианская поэзия стала воспевать только земную скорбь или детскую веру в Небесного Отца, забыв путь к вершинам религиозного вдохновения.
Другая причина упадка поэтического творчества в IX–X веках заключается в общей эволюции искусства, которое «постепенно переходит от примитивной поэзии к пластическому искусству – архитектуре, скульптуре… […] мозаике, живописи». «И, когда эволюция искусства завершается небывалым расцветом тонического искусства в музыке, пропасть между Церковью и светскою культурою настолько уже глубока, что нет и не может быть совместного участия их в поисках новых творческих вдохновений в мире звуков».
Собрания ученых, организуемые Юлией в 1920 г. в Доме ученых, несомненно, частично соответствовали этой программе Союза Соборной Премудрости. В 1920 г. патриарх Тихон дал свое благословение на встречи православных и католиков с целью объединения Церквей, что подвергнется осуждению со стороны советской власти как призыв к «созданию единого антисоветского фронта».
На одном из таких собраний летом 1920 г. у Юлии произойдет решающая для нее встреча с отцом Леонидом Фёдоровым. В своих воспоминаниях, которые цитирует Бурман, Юлия так описывает отца Леонида:
«В один из таких „вторников“ появился о. экзарх. Ввела его в Дом ученых Софья Ефимовна Рынкевич [21], юрист, приват-доцент университета, русская католичка. Он сразу произвел на всех потрясающее впечатление. Был выбран постоянным членом. Прочел 3–4 доклада, но особенное впечатление производил своими возражениями другим докладчикам и оппонентам (например, Карсавину [22], священникам Боярскому, Пищулину [23] и др.). Необычно ясно и твердо он устанавливал взгляды католической Церкви на тот или другой философский вопрос; всегда в спорах с православными одерживал верх, но умел это делать без всякой, так сказать, обиды для своего оппонента, не нарушая мирного настроения и завоевывая благожелательное отношение собравшихся к католичеству» [24].
Эти несколько имен, упомянутых Юлией Данзас, дают представление об этом клубе идей, отражавшем разнообразие мнений, еще терпевшихся в начале двадцатых годов, но вскоре преследуемых как «контрреволюционные»: всех участников подобных встреч постигнет трагическая участь.
Леонид Фёдоров родился в 1879 году. Отучившись два года в Духовной академии Санкт-Петербурга, в 1902‑м он принял католичество в Риме. В 1911 г. был рукоположен в священники по славянскому обряду в Стамбуле. В 1914 г. возвращается в Санкт-Петербург, его арестовывают и ссылают в Тобольск, где Фёдоров пробудет до Февральской революции 1917 года. Он стал приходским священником петербургской церкви Сошествия Святого Духа. Униатский митрополит Шептицкий назначил его экзархом российских католиков восточного обряда. 10 марта 1923 г. Фёдорова арестовали, приговорили к 10 годам заключения, и в 1935‑м он умер после тяжких испытаний в тюрьмах и лагерях [25]. Процесс его беатификации как мученика завершился в 2001 г. при
