Юлий II, не доверяя Максимилиану (поговаривали, что тот хочет получить и тиару), пытался отговорить его от этой затеи, хотя и пообещал, что предоставит своему легату полномочия короновать Максимилиана в Риме.
Высадка в Италии императорской армии — что это, бахвальство или реальная угроза? Содерини решает отправить Макиавелли на разведку. Но оппозиция возмущена: почему снова этот чиновник? Во Флоренции достаточно родовитых молодых людей, будущих послов, для которых это прекрасная возможность попрактиковаться. Франческо Веттори, например, который тоже «хорошо пишет». Содерини уступает: пусть будет Веттори. Пусть он отправляется в Констанц-на-Рейне, где созван рейхстаг — имперское собрание, — но не в звании посла. Посла назначат тогда, когда дело примет серьезный оборот.
Друзья успокаивают Никколо: они рады, что Маккиа «послал императора к черту», как писал один из них.
Но игра еще не окончена. Если оппозиция опасалась того, что при императоре будет находиться человек правительства, объективность которого одним этим уже будет подвергаться ими сомнению, то Содерини боится теперь, что доклады Веттори из Констанца, сознательно или нет, будут лить воду на мельницу его врагов. Кроме того, сможет и захочет ли неопытный юноша противостоять требованиям Максимилиана, которому нужны деньги — много денег — в обмен на покровительство: император не сомневается, что ему удастся подчинить своей власти всю Италию. И Содерини решает все-таки отправить туда Макиавелли, чтобы проследить за Веттори и передать ему четкие инструкции: торговаться, торговаться и еще раз торговаться! Если придется давать деньги императору, то пусть сумма будет как можно меньше и передана как можно позже — тогда, когда он и в самом деле перейдет границу, — и частями.
Повод для того, чтобы послать секретаря Макиавелли, был найден: ненадежность почты, которую регулярно перехватывала полиция императора. Макиавелли должен доставить Веттори последние инструкции Синьории.
Никколо, выехавший в последних числах декабря 1507 года из Флоренции в Констанц через Савойю и Швейцарию, чтобы не попасться ни французам, ни венецианцам, и в самом деле передал инструкции Веттори, но устно. Опасаясь, что в Ломбардии его будут обыскивать, Никколо вынужден был уничтожить письма, которые вез. Если бы он был простым курьером, не знавшим содержания посланий, Веттори не получил бы нужные инструкции.
* * *
Чего не могли предвидеть ни Содерини, ни Сальвиати, так это того, что между Веттори и Макиавелли завяжется тесная дружба, основанная на взаимном уважении и восхищении. Оба говорили на одном языке, языке культуры, который стирает разницу в возрасте и происхождении, оба горели одинаковой страстью к политике.
Веттори не нуждался в Макиавелли, чтобы писать донесения — его перо было столь же элегантно и точно, как перо секретаря Канцелярии. Хотя донесения написаны рукой Никколо, но подписаны они Франческо, который говорит «я», упоминает о Макиавелли в третьем лице и представляется единственным собеседником императора и его советников.
Зато Веттори не стеснялся советоваться со старшим другом: «Мы с Макиавелли долго обсуждали это…» Более того, Веттори убеждает Синьорию, что присутствие Никколо ему необходимо, в то же время давая понять, что он остается главным: «Я послал Никколо в Тренто… Я поручил Никколо отправиться ко двору, наблюдать за тем, что там будет происходить, и докладывать мне, дабы я смог указать ему линию поведения…» Может быть, Веттори делал это, чтобы успокоить оппозицию, встревоженную тем, что ее ставленник в своих письмах подтверждает мнение Содерини о неспособности «нуждающегося императора» собрать армию, достаточно сильную для того, чтобы успешно воевать в Италии.
Веттори знал, что его анализ ситуации не нравится партии, которая желала бы, чтобы он иначе оценивал неуверенного в себе и своих вассалах императора, но тем не менее он пишет: «Если бы я был единственным, кто видит их такими, я мог бы думать, что ошибаюсь, но все — от самого мудрого до наименее толкового — все думают так же» и «если кто-то думает иначе, пусть приедет сюда или пусть его пошлют, и он увидит, если он мудр и честен, что меня нельзя упрекнуть в том, что я описываю события иначе, чем они происходят в действительности».
Письма Веттори содержат множество размышлений о том, как трудно вынести верное суждение о событиях, свидетелем которых являешься, и еще труднее предвидеть их последствия: «…Хотя день за днем мы видим, что происходит, нашему взору доступна только внешняя сторона событий».
Макиавелли скорее всего разделял эти скептические заявления, как и раздражение, которое доставляли им обоим их критики.
Хоть и нельзя «угадать правду» без того, что на языке Церкви называется благодатью, друзья пытаются сделать это. Подобно военным корреспондентам, они едут в Тренто и Больцано, затем в Мерано, откуда по возможности часто, как того требует начальство, отправляют подробнейшие донесения. Источники их информации чрезвычайно скудны. И тогда, за неимением лучшего и чтобы хоть чем-нибудь занять время, они начинают свою игру и со страстью заставляют императора, папу, Францию, Венецию то отступать, то переходить в атаку, придумывают все новые ходы фигур и в конце концов принимают шахматную доску своего вынужденного безделья за реальное поле политической деятельности, на котором сталкиваются могучие державы. К тому же нет никаких свидетельств, что дела идут по-другому.
Веттори, для которого это была первая командировка, пытался найти в происходящем определенный смысл, а Никколо уже знал, что каким бы умным ни был наблюдатель и какими бы полномочиями он ни обладал, ему все равно не проникнуть в тайну поведения государей. Юлий II был таким же непредсказуемым, как Чезаре Борджа, но еще более непонятным оказался Максимилиан, безвольный император, собственные министры которого говорили, что «он разрушает сегодня то, что сделал вчера… и на его решения нельзя полагаться», потому что в его действиях нет никакой логики.
Прошло еще полгода, но Франческо и Никколо по-прежнему не обладали всей нужной информацией, потому что их держали в изоляции и следили за каждым их шагом.
Максимилиан между тем потерпел поражение во Фриуле. Венецианцы готовы были пропустить императора в Рим, но с небольшим эскортом, так как цели императорской армии были очевидны.
Неудача была оплачена подписанным в июне 1508 года прискорбным для Максимилиана перемирием, по которому Венеции отходили все завоеванные ею территории.
Конечно, император может пробудиться после этого еще более бодрым и крепким, чем когда-либо, писал Веттори (в угоду германофилам). Однако имперская мечта, кажется, теперь уже окончательно похоронена. Торг между посланцами Флоренции и людьми Максимилиана касательно участия Республики в его предприятии больше не уместен, по крайней мере пока. Миссия Никколо завершена, и он собирается вернуться во Флоренцию, тем более что страдает от болей в мочевом пузыре. Франческо при мысли об отъезде друга впадает в панику. Остаться одному в Тренто, где, как он признается, чувствует себя «словно на затерянном острове», выше его сил, он тоже болен. Кроме того, его дальнейшее присутствие здесь может повредить интересам Флоренции. Если Синьория считает необходимым заключить договор с императором, пусть посылает настоящих послов! Они давно назначены — это Аламанно Сальвиати[58] и Пьеро Гвиччардини. Но гонфалоньер Содерини, опасающийся проимперских настроений послов, до сих пор задерживает их отъезд.
