Как только я окончательно проснулся, так понял, что это — Старец, и упал ему в ножки.
— Благослови, Старче!
— Давай, дитя мое, пойдем в пещеру. У нас сейчас будет литургия.
Церковка была такой маленькой, что стасидия [14] Старца касалась иконостаса. Свет был лишь от лампад перед иконами. Две стасидии, одна напротив другой. Меня поставили посредине, между ними.
Там, в церковке, при чуть теплящихся лампадах, познала душа моя светлый образ святого Старца. Это был невысокий человек, не полный и не худой, с большими мирными голубыми глазами. Его некогда каштановые волосы стали седыми, ведь ему тогда было уже пятьдесят лет. Несмотря на то что он не пользовался расческой, не стриг ногтей, его присутствие источало некую благодать, нечто величественное и славное, как если бы это был царь. Поскольку он никогда не мылся, некоторые посетители ожидали дурного запаха и удивлялись, что от него, напротив, исходило тонкое благоухание. Это было чем-то сверхъестественным, поскольку он всегда много трудился и сильно потел.
Внешность его была очень благообразной. Стоило только его увидеть, как сразу успокаивались нервы. Каким он был снаружи, таким был и внутри. Лицо его было приятным, очень приятным. И в церкви он произносил «Господи, помилуй!» сладкозвучно. А как он читал Апостол! Чудо! У него был очень красивый голос. И если мы фальшивили в пении на литургии, он нам задавал тон. Он его не терял. Когда время от времени он нас звал, чтобы собрать или сказать что-нибудь, я думал про себя: «Неужели этот голос когда-нибудь умолкнет?»
* * *
Прежде чем началась литургия, на меня надели подрясничек со столькими заплатками, что никто не знал, какой была его изначальная ткань. Он весил килограммов пять от заплаток и грязи. Но я его надел, и мне казалось, будто я надел нечто царское, очень славное и очень светлое. У меня была такая радость, какой не бывает даже у царя, когда его облачают в царскую мантию. Затем Старец дал мне матерчатый пояс и скуфейку, которая была от нестиранности жесткая, как брезент.
— Постой-ка здесь! — сказал он мне.
Дал он мне и ряску одной святой Старицы, усопшей монахини Феодоры. [15] Я ее надел. Ряска благоухала. В это мгновение вышел из алтаря отец Ефрем взять благословение Старца, чтобы служить литургию, и сказал мне:
— Зачем ты надел рясу? А ну-ка быстро сними ее!
Старец обратился к нему:
— Тише, отец, оставь в покое монашка. Дай нам его разглядеть немного.
У меня еще только пробивались усы. Тогда Старец сказал отцу Ефрему:
— Ну хорошо, подходит для священника. Видишь, я ждал какого-нибудь монаха, чтобы у нас был священник, вот он и пришел.
И пообещал мне:
— Пошьем тебе красивое облачение, когда рукоположим тебя.
Мы еще не успели поговорить толком, а он уже знал, что я могу стать священником. И радовался, что у него будет свой священник, потому что отца Ефрема часто не отпускал отец Никифор. [16]
* * *
Как только закончилась Божественная литургия, мы вышли из церковки. Было уже утро. Старец сказал мне:
— Пойдем-ка попьем чего-нибудь и перекусишь немного, потому что сейчас все то, что ты привез, ты будешь перетаскивать на спине.
Мы привезли целую лодку вещей, которые нам насобирали люди. Поскольку все духовные чада отца Ефрема знали, что я поеду к Старцу Иосифу, они мне дали пшеницу и многое другое. И все это мы теперь должны были перетащить в сетях на спине.
Но прежде Старец нам дал чай из розмарина, червивые сухари времен Ноя и сыр, который и топором не разрубишь. Камень, обезжиренный, червивый. Кто знает, какого века он был?
— Ешь, мой монашек, ешь, потому что сейчас пойдешь таскать.
Я не мог есть, потому что в лодке у меня была рвота из-за волнения на море.
— Я не хочу есть, потому что мой желудок…
— Ешь, ешь: будешь сейчас носить вещи.
Пока я ел, Старец меня разглядывал. Он заметил, какой я худой, и произнес:
— В чем только у тебя душа держится!
— Не смотрите, Старче, снаружи. Смотрите на то, что у меня внутри, на то, что я хочу работать Христу.
Как только мы поели, он сказал:
— Теперь бери торбу, бери посох, и ступайте таскать.
Я ничего не умел: ни взвалить на себя груз, ни ходить по диким скалам. Я был скелетом. Скелетом! И с постоянно повышенной температурой!
— Это буду носить я?
— Ты.
— Буди благословенно.
И сразу, с утра — с моря на гору: по вырубленным ступенькам перетаскивание тяжестей. Вот так с Божией помощью мы и приступили.
Когда мы закончили, Старец сказал:
— Не думай, что ночью ты будешь спать. Нет, у нас ночью бдение! Мы спим вечером два часа, а затем совершаем бдение — кто восемь, кто десять часов — с четками, поклонами и чтением. Сделаешь каких-нибудь пятьсот поклонов — тогда и посмотрим, что с тобой делать. Это будет твоей первой порцией. Если тебе станет дурно, приходи ко мне в каливу, вон туда.
И началось у меня бдение каждую ночь. Поскольку меня борол сон, я каждый вечер ходил на бдение к Старцу. Он, выйдя из каливы после молитвы, садился и учил меня, а я сидел и слушал.
* * *
С самого начала меня стали осаждать помыслы. Прежде всех остальных — гордость, которая противостояла советам и указаниям Старца, поднимала голову и требовала объяснений: «Почему он мне это говорит? Почему он так со мной поступает?» Я понял, что мне хочет устроить диавол. Он хочет разрушить мои отношения со Старцем, моим наставником и учителем. Ведь, разрушив мою связь с ним, он мне отрежет подачу духовного питания, благодати Божией, подаваемой послушнику через Старца. Я рассказал об этом Старцу, и он мне объяснил:
— Смотри, дитя мое, ты пришел сюда, чтобы спасти свою душу, пришел сюда, чтобы отречься от себя, пришел сюда, чтобы отсечь свои страсти, пришел сюда, чтобы смириться, пришел, чтобы тебя судили, а не чтобы ты судил — Старца ли или братьев.
— Согласен, — ответил я.
— Знаешь, какие нам дали советы здешние отцы, старцы? Вот какие. Угодил своему Старцу — угодил Богу. Не угодил своему Старцу — значит, не угодил и Богу. Ибо Бога ты не видишь, а Старца видишь, и поскольку он — представитель Бога, постольку все, что ты делаешь по отношению к Старцу, относится к Богу. Это так же, как относится к Богу и все, что мы делаем с Его святой иконой. Есть у нас некая икона: она ведь из дерева и красок, руками создана, не так ли? Да, так, но на ней — образ Христа, или Богородицы, или святого. Хотя сама икона — это нечто вещественное, нo то, как мы поступаем с ней, относится к изображенному на ней. К нему переходят честь или поругание, оказываемые иконе. Так происходит и здесь, поскольку Старец — это образ Божий, представитель Бога.
