Ознакомительная версия.
Исчезла эта игра и канула в Лету вместе с диафильмами про кукурузу-царицу-полей и подстаканниками со спутником, летящим вокруг Земли. Кукурузы не жаль, подстаканников не жаль — штандера жаль. Хорошая была игра.
Мы живем в одной комнате впятером, моё место — за шкафом. Шкаф сзади обклеен зажелтевшими обоями. Потом поверх них появилось расписание уроков. А до того — ничто не отвлекало от жизни. Пока засыпаешь, смотришь на обойный рисунок, и через какое-то время оттуда начинают выглядывать какие-то лица, пейзажи…
Из-за шкафа шуршит радиоприемник ВЭФ: У него зеленый изменчивый глаз, а на передней панели написаны лесенкой названия заманчивых городов. Перед радиоприемником полночи сидит отец и; прижавшись ухом, слушает голос, перекрываемый то шуршанием, то гудением. В Америке убили президента Кеннеди. Вот бы здорово не лежать, а посидеть ночью рядом с папой и послушать про убийство. Но если я встану, убьют уже меня…
Непонятно только, почему ночью так плохо слышно? — утром снова ни гула, ни хрипов.
— Вы слушаете «Пионерскую зорьку»!
Ненавистный, нечеловечески бодрый голос. Надо вставать.
Гены разбегаются иногда удивительным образом: мой родной старший брат Сережа — рыжий, веснушчатый, флегматичный мальчик. Можете себе такое представить? Не можете, я думаю. То есть степень рыжины и веснушчатости — допустим, но степень флегматичности… Когда он был совсем маленький, а маме с папой надо было отлучиться, Сереже в манежик клали стопку газет. И пока он не дорывал последнюю из них до мелкого клочка, ни звука не раздавалось: Сережа работал.
Он отлично закончил начальную школу и пошел в четвертый класс, а тут как раз подоспел к начальному образованию я — с гладиолусами в руке, в сером мышастом костюмчике…
Меня привели сдавать с рук на руки той же учительнице, которая до того три года учила Сережу — старенькой Лидии Моисеевне Кацен, и мама решила подготовить учительницу к разнице братских темпераментов: знаете, сказала она, Витя совсем другой — непоседливый, шумный, несобранный…
Старенькая учительница ответила маме великой педагогической фразой:
— Инночка, — сказала она, — я ведь только дураков боюсь, а больше я никого не боюсь…
В школе я учился хорошо — думаю, что с испугу: боялся огорчить родителей. Каждая тройка, даже по самым отвратительным предметам вроде химии, была драмой.
Одну такую драму помню очень хорошо.
Дело было на биологии. Биологичка Прасковья Федоровна вызвала меня к доске отвечать, чем однодольные растения отличаются от двудольных. Я, хорошист заморенный, все ей как на духу рассказал: у этих корни стержневые, а у этих — мочковатые, у тех то, у этих — то…
Когда я закончил перечисление отличий, Прасковья Федоровна спросила:
— А еще? Я сказал:
— Всё.
— Нет, не всё, — сказала Прасковья. — Подумай. Я подумал и сказал:
— Всё.
— Ты забыл самое главное отличие! — торжественно сообщила учительница. — У однодольных — одна доля, а у двудольных — две.
И поставила мне тройку.
Тупизна — вещь, видимо, наследственная.
Это обнаружилось много лет спустя, когда у меня подросла дочка, и жена повела ее на тест в спецшколу. Дочке было шесть лет — училке, проверявшей дочкино развитие, примерно тридцать. И вот она (в порядке проверки развития) спросила:
— Чем волк отличается от собаки?
Дочка рассмеялась простоте вопроса (как-никак, ей было целых шесть лет) — и, отсмеявшись, ответила:
— Ну-у, собаку называют другом человека, а волка другом человека назвать никак нельзя.
И снова рассмеялась.
— Понятно, — сказала училка и нарисовала в графе оценки минус. Моя бдительная жена это увидела и поинтересовалась, почему, собственно, минус. Тестирующая ответила:
— Потому что ответ неправильный.
Жена поинтересовалась правильным ответом — и была с ним ознакомлена. Ответ был написан на карточке, лежавшей перед училкой: «Собака — домашнее животное, волк — дикое». Жена спросила:
— Вам не кажется, что она именно это и сказала? Тестирующая сказала: не кажется. Жена взяла за руку нашу шестилетнюю, отставшую в развитии дочку и повела домой, подальше от этого центра одаренности.
Через год в соседнее пристанище для вундеркиндов привели своего сына наши приятели, и специально обученная тетя попросила шестилетнего Андрюшу рассказать ей, чем автобус отличается от троллейбуса. Андрюша ничего скрывать от тети не стал и честно ей сообщил, что автобус работает на двигателе внутреннего сгорания, а троллейбус — на силе тока.
Оказалось: ничего подобного. Просто троллейбус с рогами, а автобус — без. И не надо морочить тете голову!
Еще одну выдающуюся училку, примерно в те же годы, я встретил в парке возле Института культуры. Училка конвоировала первоклашек. Стоял роскошный сентябрь, жизнь была прекрасна, первоклашки скакали по парку, шурша листвой. Одна девочка, распираемая счастьем, подскочила к педагогше и в восторге выкрикнула:
— Марь Степанна, это — золотая осень?
И Марь Степанна, налившись силой, отчеканила (дословно):
— Золотая осень — это время, когда листья на деревьях становятся красного и желтого цветов!
Парк немедленно померк, и небеса потускнели. А лет за двадцать до той золотой осени…
Я учился в четвертом классе, готовясь к приему в пионеры. Я хотел быть достойным этой чести и страшно боялся, что в решительный момент забуду текст клятвы.
Пожалуй, боялся я этого чересчур, потому что сегодня мне почти полтинник, склероз начинает пробивать лысеющую башку, я уже забываю любимые строки Пушкина и Пастернака, но разбуди меня среди ночи и спроси клятву юного пионера — оттарабаню без запинки.
Этот текст приговорен к пожизненному заключению в моем черепе.
За хорошее знание текста в торжественный день нас угостили чаем с пирожными, но перед этим дали посмотреть на трупик Ленина. Я знал о предстоящем заранее и внутренне сильно готовился к походу в Мавзолей. Меня можно понять: первый мертвый человек в жизни, и сразу Ленин!
Я готовился страдать и жалеть, но у меня не получилось.
Когда мы вошли в подземелье, где лежало на сохранении главное тело страны, меня одолевало одно любопытство; когда вышли — оставалось только недоумение.
Я ожидал от трупика большего.
Ознакомительная версия.
