Перед отправлением на фронт нам с Гречушкиным дали увольнительную на 12 часов. Мы тут же вечером устремились на Казанский вокзал, чтобы поехать в Егорьевск и еще раз повидаться и проститься со своими. На вокзале было людно, как всегда, но теперь стало больше военных и эвакуированных людей. Пассажирских поездов на Егорьевск не было, так как уже поздно, и мы решили доехать до станции Раменская, а там будет видно, что делать дальше. Сойдя в Раменской, мы некоторое время побродили по станции, и нам повезло. В направлении Воскресенска пошел товарный состав, на котором мы и поехали. Спрыгнув с подножки товарного вагона в Воскресенске и узнав у дежурного по станции, что никаких поездов на Егорьевск не будет, мы с Калинычем решили идти пешком по железнодорожной линии. Время было около девяти часов вечера. Уже стало темнеть, а до Егорьевска еще 22 километра. Молодость и любовь, а также возможность встречи с любимыми несли нас по шпалам, как на крыльях. Ночь была теплая, тихая и только изредка нет-нет да подует слабый ветерок, от которого шелестели листья на деревьях леса, через который протянулась дорога. Мы очень спешили, так как времени было мало, а хотелось еще разок, хотя бы на несколько минут, увидеть своих дорогих: я — Иру, а Калиныч — жену и маленького сына. Каждый из нас про себя думал, что эта встреча может стать последней, так как впереди у нас фронтовая жизнь. Кто знает, останемся ли мы живыми и будут ли живы наши дорогие и близкие?
У деревни Кукшево, в двух километрах от Егорьевска, лес наконец кончился, и мы вышли к нашему аэродрому. Идя по высокой железнодорожной насыпи, мы невольно устремили свой взор на запад в сторону Москвы, где снова увидели яркие вспышки разрывов зенитных снарядов. Это был налет на Москву немецких бомбардировщиков.
В нашем городе было темно. Улицы совершенно безлюдны. Никто нас не остановил, как будто и нет войны и все на свете спокойно. Это нас очень удивило. Мы распростились с Калинычем, и каждый пошел в своем направлении. Наконец-то я на знакомой улице. Вот тот старенький двухэтажный дом, в котором живет Ира. Я всегда сигналил ей о своем приходе на свидание стуком по водосточной трубе, которая находилась близко от комнаты, где она жила. Постучав в трубу, я подошел к входной двери и стал с замиранием сердца ждать, боясь, что ее нет дома и все мои надежды на встречу пропадут. Но вдруг я услышал быстрые и такие знакомые шаги по лестнице. Я понял, что это идет Ира и что она меня ждала. Дверь открылась, и дорогая и любимая бросилась в мои объятия. Она крепко обняла меня и покрыла мое лицо жаркими поцелуями.
— Ох, как я соскучилась по тебе, — прошептала она.
— И я тоже.
Обнимая друг друга, мы поднялись по лестнице и зашли к ней в комнату. Таким уютом и теплом встретили меня эта давно знакомая мне комната и Ира, что совсем не хотелось думать о войне и о том, что через три-четыре часа мне надо будет уезжать. Я забыл, что очень устал и голоден. Было не до этого. Рядом со мной была моя любовь, моя нежная Ира. Уже было около двух часов ночи. Дома у Иры никого не было. Ее мама дежурила на швейной фабрике. Не было и ее сестры Тоси. Я умылся, так как был очень потным и грязным с дороги. Ира постелила мне постель.
— Ложись, Володя, ты очень устал. А я посижу около тебя, — сказала она.
Я разделся и лег. Рядом на кровать села и Ира. Мы долго говорили с ней обо всем. Потом, утомившись, Ира прилегла ко мне. Мы были во власти любви и страсти, ласкались друг к другу, но не переходили границ этой страсти. Я очень любил Иру и не хотел сделать ее несчастной в такое тяжелое для нас время. Нам было хорошо вместе. Весь остаток ночи мы провели, не засыпая и находясь в счастливой полудремоте. Утром пришла ее мама Александра Васильевна. Она очень приветливо встретила меня и начала хлопотать о завтраке.
Время моего увольнения подходило к концу. Позавтракав и сердечно распростившись с Александрой Васильевной, мы с Ирой пошли на железнодорожную станцию. Она проводила меня до самой станции. Тяжелое у нас было расставание. Я и сейчас помню ее грустные большие глаза, застывшие слезинки на щеках, ее влажные губы. Сердце разрывалось от горечи расставания с ней. Я не мог даже подумать, что и ей скоро придется испытать все ужасы фронтовой жизни…
Приехав в Москву, я еще успел зайти на квартиру к Петру Федосеевичу — мужу моей сестры. Был выходной день, и Петя с Зоей оказались дома, так как она приехала из деревни от наших родителей, чтобы навестить своего мужа. Они очень обрадовались моему приходу. Я им сообщил, что вечером должен уехать с Курского вокзала в свою авиационную часть и что сейчас спешу в Академию имени Жуковского, где проходил курсы мастеров по авиавооружению. Им я обещал перед отъездом обязательно зайти и окончательно попрощаться с ними.
У сестры я узнал, что мои родители очень переживают за нас с братом Борисом и особенно за меня, так как они даже не могли со мной попрощаться перед отъездом на фронт. Зоя также сообщила, что мама сейчас работает бригадиром в колхозе. Мужчин в деревне всех забрали в армию, и многие из них уже на фронте. Работать в деревне некому, а в поле много дел. Нужно убирать урожай, поэтому наш отец, учитель сельской школы, отказался от своего летнего отпуска и тоже работает в колхозе механизатором. Он убирает жнейкой рожь, а перед этим все время был на покосе. Все школьники тоже работают в поле, чтобы хоть чем-то помочь фронту.
Петр Федосеевич уговорил меня на прощание сфотографироваться вместе с ним. В их доме на первом этаже была фотография. Мы зашли в нее и сфотографировались.
В душный августовский вечер мы с Гречушкиным и другими товарищами в пассажирском поезде выехали из Москвы в Курск, где южнее его, на временно организованном полевом аэродроме, находился наш запасной авиационный полк. На следующий день мы были уже в своей части. Пока еще самолетов-истребителей у нас не было. Были только старые машины И-16, которые летчики за малую скорость называли «ишаками». Нам, вновь прибывшим с курсов, отвели несколько палаток, в которых мы и устроились на жилье. В этот же день вечером на Курск был совершен налет немецкой авиации. После него город горел в нескольких местах. В это время фронт приближался к Курску.
Несколько дней подряд шли проливные дожди. Наш аэродром, покрытый черноземом, совсем раскис и был не пригоден для полетов. Мы сидели в своих палатках и тоскливо наблюдали за идущим дождем. Было сыро и холодно, но много свободного времени, и я написал несколько писем. Наконец дожди кончились, и только низкая, тяжелая, сплошная облачность плыла над нашим аэродромом. Южнее его проходила железная дорога, по которой шли и шли с фронта поезда. В вагонах их, на крышах и на подножках ехало огромное количество беженцев и эвакуированных. Наступил сентябрь.
