Раннее детство Верлена прошло на юге, где стоял 2-й саперный полк. Семья кочевала из-за военной службы отца. Поль запомнил процессию «кающихся» в Монпелье: они шествовали в монашеских рясах с капюшонами, закрывающими лицо, и изрядно напугали мальчика. На празднестве по случаю провозглашения республики в Ниме он впервые услышал национальный гимн — «Марсельезу». В Лионе его больше всего поразили бурные воды Роны. По возвращении в Мец он впервые влюбился — на седьмом году жизни. Барышне было восемь лет, волосы ее отливали серебром, а лицо было усеяно веснушками. Верлен уверял, что звали ее Матильда — быть может, так оно и было, но очень вероятно, что это имя стало для него навязчивой идеей. И всю жизнь его приводили в волнение веснушки: даже много лет спустя он был способен проникнуться внезапной страстью к веснушчатой женщине — как это произошло в 1886 году с Мари Гамбье.
Разъезды, связанные с передислокацией войск, могли бы продолжаться еще долго, если бы в 1851 году не произошел инцидент, круто переменивший жизнь семьи. Капитан получил взыскание, которое счел несправедливым, и тут же подал в отставку. Командир полка приложил все усилия, чтобы оставить в армии этого образцового офицера, но Никола Огюст остался непреклонен. Верлены навсегда покинули Мец и перебрались в Париж — точнее, в Батиньоль, бывший тогда пригородом столицы, где обитали отставные военные и зажиточные рантье. В доме на улице Сен-Луи Поль Верлен проживет двадцать лет — до своей женитьбы.
Столица ему поначалу не понравилась:
«По правде говоря, первыми моими впечатлениями от Парижа были уродство, грязь и сырость. И затхлая атмосфера, ведь ноздри мои привыкли к сильным и простым запахам лотарингского востока, к целебным ветрам города в виде шахматной доски».
Но через несколько дней малыш увидел заполненные народом бульвары, и это зрелище восхитило его. И еще он обратил внимание, как громко говорят здешние обитатели, тогда как в провинции люди словно бы перешептываются. Это была парижская свобода!
Стефани поддалась очарованию Парижа ничуть не меньше, чем семилетний Поль. При всей набожности и церемонности она была по натуре женщиной очень веселой, живой и говорливой. Матильда Дельпорт, бывшая мадам Верлен, так описала в мемуарах свою тещу, с которой познакомилась в 1869 году:
«Она была удивительно похожа на своего сына с той разницей, что в юности, несомненно, обладала красотой, которую во многом сохранила. Но у нее были те же морщинки у глаз, те же густые, немного жестковатые брови».
Веселый нрав Стефани подвергнется жестоким испытаниям, связанным с обожаемым Полем. Но пока это еще ребенок — пусть не слишком красивый, но очень ласковый в те минуты, когда не топает ногами от ярости.
Они гуляют вместе по Парижу, осваиваясь в столице. Однажды утром в толпе раздается гомон: «Это принц-президент!» И, действительно, они видят перед собой Луи-Наполеона. А 4 декабря, сразу после государственного переворота, оказываются в охваченной паникой толпе, едва успевают укрыться в какой-то лавчонке и возвращаются домой несколько напуганные, но в целом довольные своим приключением. Эти политические события, увиденные глазами ребенка, вошли в «Исповедь», которую старый и больной Верлен начал писать незадолго до смерти.
Поль любил обоих родителей и сохранил это чувство до конца жизни. Но к отцу он, вдобавок, относился с глубочайшим уважением. В «Исповеди» об этом сказано так:
«Я очень гордился красивым отцовским мундиром: французского покроя, с бархатными отворотами, с двумя орденами — испанским и французским, его треуголкой с разноцветными перьями, шпагой… Гордился и его великолепной выправкой человека очень высокого роста, „каких больше не делают“, мужественным и добрым лицом, на которое привычка командовать наложила все-таки отпечаток властности, приводившей меня в трепет, что было хорошо, ибо я вел себя отвратительно, если шалости сходили мне с рук».
В мундире, который так нравился маленькому Полю, Никола Огюст Верлен позировал художнику. Этот портрет переживет бесконечные переезды и передряги — и именно на него будет обращен последний взгляд умирающего поэта.
С 1851 по 1853 год Поль посещает небольшую школу по соседству с домом. Здесь он изучает начатки арифметики, истории и географии, причем занимается очень ревностно. Позднее Верлен утверждал, будто он всегда был отъявленным лентяем — действительно, «проклятому поэту» не подобало проявлять прилежание, пусть даже и в детские годы. Тем не менее, учиться ему нравилось: когда он заболел легкой тифозной лихорадкой, то повторял в бреду таблицу умножения. Почему же родители решили отдать его в пансион, где ему предстояло стать интерном? Естественно, не из-за недостатка любви — видимо, отца встревожили некоторые черты характера Поля, проявившиеся сильнее после болезни, когда мать и кузина относились к нему с удвоенной нежностью. Мальчик был слишком неуравновешенным, и у него все чаще случались приступы странной ярости. Капитан был сторонником строгой дисциплины — по крайней мере, теоретически. Вот почему Поль в девять с половиной лет был отдан в интернат пансиона Ландри. Заведение это пользовалось очень хорошей репутацией (здесь учился сам Сент-Бёв!), и, начиная с седьмого класса, ученики посещали занятия в лицее Бонапарта (впоследствии переименованного в лицей Кондорсе). Поль согласился на перемену участи неожиданно легко: его прельстила мысль, что он получит кепи и мундир.
Но в первый же вечер он сбежал. Новые товарищи внушали ему страх, а пансионский ужин не шел ни в какое сравнение с домашним столом. Если верить старому Верлену, последнее обстоятельство оказалось решающим. Он устремился на улицу Леклюз и поспел прямо к ужину. Его обласкали, простили, накормили и отправили спать. На следующий день кузен Виктор (брат Элизы) повел мальчика в пансион:
«По дороге он внушал мне, что я должен показать себя мужчиной и представить, будто я уже как бы в полку! Черт возьми! Ведь я из семьи военных, и как он (старый сержант, ветеран Алжира, которому впоследствии предстояло совершить еще две кампании, итальянскую и мексиканскую) привык к полковой жизни, так и мне следует приспособиться к коллежу. У меня появятся друзья, если я буду хорошим — хорошим, но не слишком. К примеру, нельзя позволять сорванцам смеяться над собой, надо с ними подраться пару раз, и все пойдет как по маслу. Он говорил так хорошо, что я почти с радостью вернулся в „заведение“ — с этим словом довелось мне познакомиться в тот же вечер».
В пансионе Ландри Верлену предстояло провести девять лет. И каждый день (исключая период каникул) отец навещал сына, принося ему сладости и подарки. Некоторые биографы видели в этом свидетельство непростительной — особенно для бывшего офицера — слабости. Сам Верлен до конца дней считал это признаком великой доброты отца. Не следует забывать, что для ребенка интернат был чем-то вроде тюрьмы, откуда он мог вырваться только лишь на каникулы.
