Существует достаточно распространенное мнение, согласно которому история является для Дюма лишь предлогом, лишь исходной точкой для фантазирования. Однако когда французский историк п экономист Морис Бувье-Ажам при изучении эпох, описанных в романах Александра Дюма, попытался сопоставить апокрифные мемуары д'Артаньяна, графа Рошфора и ряд других документов с историческим фоном, обрисованным у писателя, то он "был поражен тем, что следует называть реализмом автора". Дюма, конечно, не стремился к доскональной, даже педантичной документированности, которая была свойственна его учителю Вальтеру Скотту или его соотечественнику и современнику Гюставу Флоберу, автору "Саламбо". Он отдавал предпочтение игре повествования перед скрупулезностью ученого, но при этом, обращаясь к истории, оставался человеком театра. История служила ему декорацией, создающей иллюзию. Его главная цель - не воссоздавать эпоху, а дать ее похожий образ и найти удачный эпизод для своей интриги. Отсюда и любовь к смутным временам. История у Дюма как бы изменяет свое естественное движение и замедляет или ускоряет свой ход по воле рассказчика. Вальтер Скотт тяготел к тщательному, реалистическому воссозданию быта описываемой эпохи, а Дюма был романтиком. Чтобы убедиться в этом, достаточно прочитать страницу- другую "Путешествия в Египет", где легко обнаруживаются черты приподнятого, торжественного, романтического стиля, особенно когда мы, например, читаем о египетской земле как о "таинственной прародительнице мира" и о "неразрешимом секрете" ее цивилизации. Возможно, правда, что эти и другие аналогичные формулировки принадлежали не ему самому, а его соавтору, но это не имеет принципиального значения. Гораздо важнее то, что сам Дюма, чувствуя опасность риторики и высокопарности, постоянно подстерегающую романтический стиль, умел ее искусно нейтрализовать с помощью своего великолепного, добродушного юмора. Можно, пожалуй, даже сказать: юмор составляет основную художественную ценность этой книги, потому что оп является наиболее очевидным компонентом стиля писателя, а соответственно и выражения его личности. Юмор - один из первых признаков писательского таланта, а очень часто и гения. Впрочем, ту простую истину, что литературе противопоказана чрезмерная серьезность и что отсутствие юмора способно убить не только книги путешествий, понимали и другие романтики; чтобы убедиться в этом, достаточно прочитать, например, "Путешествие па Восток" Жерара де Нерваля ИЛИ же "Рейн" Виктора Гюго.
С первых до последних страниц книги читателя сопровождает юмор. Нотки иронии угадываются уже в сдержанной реакции капитана Беланже на предложение его пассажиров высадиться на берег, не дожидаясь утра, затем они усиливаются при описании поведения лоцмана-турка и, наконец, достигают апогея, превращаясь в самоиронию, когда путешественники высаживаются на берег. "Прежде чем я успел оглядеться, меня схватили, подняли в воздух, посадили верхом на осла, вынули из седла, пересадили в другое, опрокинули - и все это сопровождалось криками и ударами, наносимыми столь молниеносно, что я не мог оказать ни малейшего сопротивления". Мы словно оказываемся в театре марионеток, а действующие лица превращаются в кукол, не способных совершить самостоятельно ни малейшего движения. Здесь, несомненно, сказалась долгая практика драматурга. Дюма на протяжении всей книги неоднократно пользуется приемом "марионетизацип" персонажей, в частности, когда он описывает сцену посещения бани, в которой рассказчик предстает безвольным объектом манипуляций банщиков, или когда повествует о том, как после ночлега под открытым небом путешественники настолько окоченели, что их пришлось прислонить к пальмам, чтобы они оттаяли в лучах восходящего солнца. Иногда и сознание этих персонажей тоже претерпевает аналогичные изменения и деревенеет, подобно их мышцам л суставам, становится более прямолинейным и наивным, что еще больше усиливает комический эффект. Иными словами, Дюма в книге путешествии использовал все тот же прием гротеска, что и в своих пьесах. Впоследствии персонажи некоторых романов приняли эстафету и в полной мере испытали на себе опыт, приобретенный писателем в "Путешествии в Египет". Такое впечатление, например, возникает, когда Дюма рассказывает о необыкновенной наблюдательности и моментальной реакции д'Артаньяна, позаимствованных, вероятно, у путешественников из "Путешествия в Египет". Те, едва ступив на египетскую землю, в суматохе новых впечатлений в кратчайшие мгновения, когда "добрые мусульмане" избавляли их от назойливости погонщиков ослов, успели-таки разглядеть, что делалось это плетками из жил гиппопотама.
Утрируя детали физического и психического состояния героев, рассыпая щедрой рукой гиперболы или не очень практичные советы, например о том, как следует поступать с обнаруженными в своем кармане руками воров, Дюма создает особую атмосферу повествования, атмосферу диалога и сообщничества с читателем, которая обеспечивает взаимопонимание и скрашивает перипетии воображаемого путешествия.
В книге использовано немалое количество документов, и она содержит массу сведений из самых различных областей знания, но они не утомляют, потому что писатель вводит их умело и осторожно в ходе непринужденной, остроумной беседы. Дюма, несомненно, хорошо усвоил максиму Бюффона, что только хорошо написанные книги могут рассчитывать на бессмертие, которое не обеспечивается ни количеством сообщаемых сведений, ни необычностью фактов, ни новизной открытий.
Арсенал средств А. Дюма достаточно богат, и форма у пего прекрасно гармонирует с содержанием. Рассказ о путешествии плавно переходит в исторический экскурс, и тон меняется, становится серьезным. Затем следует описание местных обычаев, снова перипетии путешествия, описание городов, пейзажей, пирамид, а также вставные новеллы - вроде той, в которой рассказывается о подвигах разбойника Салема. Логично предположить, что тема искусства, органично вписывающаяся в повествование, обязана своей насыщенностью прежде всего А. Дюма. История местной египетской архитектуры выдает глубокое предварительное знание предмета, проверенное п подкрепленное наблюдениями на месте.
Вторая часть книги с художественной точки зрения несколько менее целостна. Бросается в глаза нарушение общей тональности повествования, когда возникает библейская тема. Трудно поверить, что Дюма, человек совсем нерелигиозный, произведения которого по раз становились объектом нареканий со стороны клерикальной цензуры, мог сам с такой мрачной серьезностью и пиететом пересказывать религиозные мифы. Это как раз тот случай, когда мастер оставил нетронутым отдельный фрагмент картины, выполненный старательным, по не слишком раскованным подмастерьем. Что ж, тем очевиднее ценность того остального, к чему мастер свою руку приложил. Однако при этом вторая часть обладает тем преимуществом, что описываемые в ней места гораздо реже посещались путешественниками, нежели Каир, Александрия, пирамиды и вообще вся долина Нила, и соответственно гораздо реже становились объектом литературных произведений.
