ли они? В сохранности ли? Такие они были худые. Одни косточки.
Пришли дворники — две женщины из нашего дома. Завернули маму в белую простыню и увезли. Только позже, уже после войны, я встретила одну из этих женщин испросила: «Куда вы маму увезли?» Она ответила: «Всех тогда свозили в ближайшую больницу. А потом на машинах на Пискаревское кладбище…»
Так мы остались с сестрой одни — две маленькие девочки.
— Маму увезли, а я взяла хлебные карточки — они лежали на столе. И когда хлеб получила, пошла закоулками. Чтобы побыстрее дойти до дома — сестра-то одна осталась. И тут на меня напал парень. Хотел вырвать полученный хлеб. А я не сдалась, начала с ним бороться. К счастью, какой-то мужчина это увидел и налетчика отогнал. Так я после этого, даже уже война кончилась, не ходила этими дворами. Не могла даже на тот дом глядеть, из которого парень выбежал. Такое было потрясение, воспоминание очень нехорошее.
И что же: подхожу к дверям квартиры — и они передо мной захлопнулись. А сестренка внутри. И я ей кричу: «Галя, возьми табуреточку. Залезь на нее. И покрути там замок…» А вообще-то все двери были всегда открыты. Видимо такая общая команда была — двери в квартиры не закрывать. Как иначе ходить и покойников собирать?
Что было со мной в эти дни — не помню. Не помню даже, чтобы я плакала. Не помню своих слез. Не я была — одна тень.
Скоро пришла проведать свою комнату соседка. Может через день или через два после смерти мамы. И увидела, что мы остались одни. Стала искать наших родственников. Нашла в итоге нашего дяди жену, которая работала на молококомбинате. Все ей подробно рассказала. И тетя приехала, даже у нас ночевала.
А тут вдруг приходит еще одна папина сестра. Четыре сестры всего у папы было. У ней муж ушел на работу и пропал. Оказалось, по дороге умер. От голода. А она подумала, что он к нам зашел — проведать и погреться. Вот она к нам заглянула и увидела наше положение. А у ней у самой мальчик погиб в блокаду и еще осталось три девочки. И она взяла своих детей и переехала к нам. Сказала только: «Никого в детский дом не отдам. Будем вместе жить. И что будет с нами — то и будет…»
Так мы и жили вместе с двоюродными сестрами.
А папа лежал в это время в госпитале, его ранило. И к ним пришел однажды какой-то высокий начальник и спросил, кому какую помощь оказать? И папа попросил: «Семью бы спасти…» Тогда начальник дал команду вывезти семьи заводчан, специально выделил автобус. Это по весне уже было, ближе к концу марта. Приезжает к нам военный, спрашивает маму. Тетя его впустила в большую комнату и сказала, что наша мама умерла еще в феврале. Остались ее дети, две девочки. — «А вы кто?» — «А я сестра ее мужа. А эти трое — мои дочери». — «Хорошо. Собирайтесь тогда все. Возьмите документы и теплые вещи, которые необходимы — у нас автобус. И вас повезут к Тихвину…»
И мы взяли с собой только то, что можно было на себя надеть. А любимую куклу с закрывающимися глазами — подарок на мой день рождения от дяди Андрея, минера, погибшего впервые дни войны на Ленинградском фронте, — как ни прискорбно, пришлось оставить.
Закрыли на ключ квартиру и поехали. Невменяемые. Как живые покойники.
Вот так мы отбыли блокаду.
Папа потом вспоминал: «Вызвали меня к командиру. Являюсь, докладываю. А мне неожиданно наливают стакан спирту и приказывают: „Пей“. Я в растерянности, ничего понять не могу: что такое? Выпить, бывало, давали перед боем, а тут затишье кругом. Никакого боя нет. Ладно, выполнил приказ, выпил. Тут-то мне и говорят: „Крепитесь, Корбан. Ваша жена умерла“. — „А дети? Что с детьми?“ — вырвалось невольно у меня. — „С детьми все хорошо. Девочки живы…“ А мы как в сторону Ленинграда посмотрим — сердце кровью обливается: там наши семьи голодные сидят. Дети изможденные, жены. А мы тут хлеб едим, еда нормальная. Не бедствуем. Подумаешь так, и в глотку ничего не лезет…»
На дворе был уже конец марта 42-го. По Ладоге, по проталинам, по уже слабому льду, на автобусе добрались до Тихвина. Здесь эвакуированных попридержали, поселили в избу. Решили подкормить. И десять дней приходила медсестра, следила за здоровьем, за самочувствием.
Потом товарный поезд, нары в четыре полки — спали вповалку. А в середине печурка. И папу моего, о счастье, назначили сопровождающим. И он по дороге выкупал продукты, получал паек, заботился о питании.
Так добрались до Свердловска. Тут я и вспомнила, что где-то здесь живет тетя Шура, которая нас зазывала вместе сюда ехать, но мама отказалась. А муж у нее на эвакуированном заводе работал. Фамилия у них была редкая, запоминающаяся — Сопливенко.
По этой фамилии папа родственников скоро и отыскал. Тетя Шура приехала на вокзал, папа ее и попросил: «Помоги. Возьми моих детей…» Она и взяла.
В конце войны, когда папа после ранения получил третью группу инвалидности и его отпустили из армии, он нас с сестрой забрал обратно в Ленинград. Квартира была уже занята новыми жильцами, но две комнаты с голыми стенами нам все же выделили. На полу одной из них лежал «Пятнадцатилетний капитан» — книжка Жюля Верна, которую мама мне подарила на первый класс. Но любимой куклы я так и не обнаружила.
Блокадный Ленинград. Хроника
Сентябрь 1941 г.
С захватом Шлиссельбурга немецкими войсками связь со страной осталась только по Ладожскому озеру.
Первый массированный налет на Ленинград: сброшено 6327 зажигательных и 48 фугасных бомб. Результатом налета стали 178 пожаров. В том числе сгорели Бадаевские продуктовые склады.
11 сентября в городе последовало снижение норм продовольствия, выдаваемого по карточкам: рабочим и инженерно-техническим работникам стали отпускать по 500 граммов хлеба в день, служащим и детям до 12 лет — по 300, иждивенцам — по 250 граммов.
19 сентября совершен один из самых крупных налетов на город: в бомбежках участвовало 276 самолетов.
Одновременно с бомбежкой немецкая артиллерия 18 часов обстреливала Ленинград.
О будущем города на Неве в фашистских директивах заявлялось однозначно:
— Фюрер решил стереть город Петербург с лица земли. После поражения Советской России дальнейшее существование этого крупнейшего населенного пункта не представляет никакого интереса.
— Требования военно-морского флота о сохранении судостроительных, портовых и прочих сооружений, важных для военно-морского флота, известны. Однако удовлетворение их не представляется возможным ввиду
