Ознакомительная версия.
Эти документы Главное управление внешней политики испанского МИД передало директору департамента американской политики того же МИД пять лет спустя, 11 марта 1948 г. То было время, когда Испания активно боролась против режима изоляции. В мире уже ощущалось дыхание «холодной войны». Кто был прав в своем прогнозе? В Мадриде полагали, что Испания, иначе говоря, правительство, возглавляемое Франко.
16 апреля 1943 г. посол в Париже X. Лекерика приложил к своему очередному посланию обзор прессы, посвященной декларации М. Литвинова, посла СССР в Вашингтоне, в связи с вручением им верительных грамот в Гаване в качестве посланника, заявившего, что «Россия рассматривает себя в состоянии войны с Испанией». То же самое сообщил и генконсул в Стамбуле А. Гильон. Ссылаясь на прессу Гаваны, он доносил, что посол Литвинов заявил журналистам, что «СССР реально находится в состоянии войны с Испанией, т. к. эта страна послала армейскую дивизию, которая вторглась в Россию»[228].
Вряд ли это заявление было инициативой самого Литвинова — полномочия посланника не допускали этого. Скорее всего это был тот аргумент, который мог побудить Мадрид совершить то, на чем уже давно настаивали С. Хор и К. Хейс: вывод «голубой дивизии».
30 апреля 1943 г., в полдень, в бывшем королевском дворце Франко принимал верительные грамоты от нового германского посла Генриха Дикгофа.
Прием проходил, как заметил Дикгоф, «с принятой здесь кастильско-африканской помпой». Глава государства, как всегда, начал с послом длительный разговор. Кроме посла и Франко присутствовал Хордана, который ни разу не вмешался в беседу. Говорил только Франко. По своему обыкновению, в начале беседы Франко «подчеркнул общую установку борьбы против большевизма и подробно говорил о грандиозной борьбе Германии на Восточном фронте». Замечание посла об активном участии «голубой дивизии» Франко принял с заметным удовлетворением. Однако при анализе внешних событий пессимистические воззрения главы испанского государства отчетливо дали о себе знать: «Бросалось в глаза, что каудильо, очевидно, не совсем верит в возможность полного разгрома Советов; он неоднократно говорил об огромных пространствах и о массе людей, и вообще в его рассуждениях нельзя было не слышать скептической ноты. Характерно его неоднократное подчеркивание того, что силы обеих воюющих сторон находятся приблизительно в равновесии и что касается наших противников, то надо считаться даже с возрастанием их силы». Франко, по словам Дикгофа, «не видит, каким образом могут быть сокрушены Англия и Америка». Присутствие крупных английских и американских сил в Северной Африке и в Средиземном море, по мнению посла, способствовало «усилению имеющейся уже осторожности» и даже «боязливости» каудильо[229].
Пессимизм Франко не повлек окончательного отхода Испании от прогерманской линии во внешней политике, а опасения за неблагоприятный для Германии исход войны лишь укрепили его желание расколоть антигитлеровскую коалицию неустанными напоминаниями об угрозе коммунизма.
Франко не мог не знать, что в Испании отношение к участию «голубой дивизии» было далеко не однозначно. X. Барт, бывший, по мнению Р. Гарриги, одним из лучших обозревателей Берлина в Испании, с горечью говорил в те дни последнему: «Те, кто судит об Испании по воздвигнутому вами фасаду, поверит, что вся страна — фалангистская и истовый друг нации. — Но хороший наблюдатель, который ищет то, что скрыто за фасадом, отдает себе отчет в том, что реальная Испания, Испания промышленников и коммерсантов, крестьян и рабочих, священников и генералов, эта Испания не испытывает к нам симпатий, потому что возлагает на Берлин вину за то, что он способствовал победе и утверждению всех фалангистских элементов, которые дезорганизовали страну»[230].
К тому же опросы вернувшихся из России солдат и офицеров не могли не наводить на размышления, далекие от того восторженного настроения, с которым провожали первые эшелоны дивизии в июле-августе 1941 г. Представление о настроениях, разделяемых многими в «голубой дивизии» в конце 1942–1943 гг., дают показания военнопленных и перебежчиков.
28 августа 1943 г. лондонское радио одну из своих передач посвятило Испании: «Генерал Франко изучает документацию, переданную сэром Самуэлем Хором от имени Британского правительства». Что же содержалось в этой «документации»?
«Английская сторона подтверждает, что Англия не против предложений сохранить Франко у власти. Хотела бы только:
1. Чтобы Испания выступила с новой декларацией о нейтралитете.
2. Чтобы перестала посылать войска на русский фронт.
3. Чтобы испанские войска оставили Танжер.
4. Чтобы испанское правительство не только успешно продвигалось вперед к Объединенным нациям, но и постепенно направлялось к либеральному режиму.
5. Чтобы пришла к нейтрализации фаланги.
Особое недовольство вызывало присутствие в России «голубой дивизии». Это означает, что «испанцы воюют против наших русских союзников на Восточном фронте. Возвращение дивизии будет дипломатическим жестом огромного значения»[231].
«Офицеры и солдаты пали духом» — эти слова бывшего солдата 263-го полка, захваченного в плен 5 февраля 1943 г., звучат, как рефрен, в показаниях военнопленных и перебежчиков. Солдаты пассивно настроены к продолжению войны, утверждал перебежчик — солдат 269-го полка. У солдат нет ни духа, ни здоровья. Даже у солдат отдельной лыжной роты, в большинстве своем состоявшей из фалангистов и ветеранов, по словам солдата, перешедшего на сторону Красной Армии 16 января 1943 г., пропало желание воевать, так как они очень устали от войны.
Война против Советского Союза и служба в «голубой дивизии» оказались совсем не такими, как представляли в завлекающих россказнях щедрые на посулы вербовщики. Солдаты в большинстве своем воевать не хотят, устали от войны и ее ужасов, утверждал солдат 262-го полка, перешедший линию фронта 2 января 1943 г. Капрал-фуражир 262-го пехотного полка 23 января 1943 г. записал в своем дневнике: «В дивизии имеются и такие, для которых русская авантюра (участие в войне против СССР. — С. П.) привела к разочарованию в жизни, и они часто жалуются на ошибку, ими совершенную. Не преувеличивая, могу сказать, что у меня, вероятно, больше, чем у кого бы то ни было, оснований для того, чтобы проклясть тот день, когда мне пришла в голову мысль поехать на родину Достоевского. Россия всегда будет для меня во многих отношениях великим укором жизни».
Ознакомительная версия.
