А после хохотом взрывался весь мир, пораженный приключениями Бастора Китона, создавшего десятки ролей, и многие из этих вписаны в историю кино, став теперь классическими. А потом эпоха Великого немого кончилась, и наступила эпоха Великого звукового. В новую эпоху комик с неулыбающимся лицом так и не вписался, несмотря на то, что продолжал сниматься в кино и снялся даже в таких сверхизвестных фильмах, как «Огни рампы» Чарли Чаплина и «Этот безумный, безумный, безумный, безумный мир» Стэнли Крэймера. «Вместе с немой пантомимой, после безнадежной борьбы и неоднократных попыток „приспособиться“, исчез с экранов один из ведущих комиков мирового кино – Бастер Китон», – с горечью говорил польский историк кино Ежи Теплиц.
За год до ухода из жизни «исчезнувший комик» получил специальную премию «Оскар». За выдающийся вклад в киноискусство и не менее выдающийся – в борьбу с абсурдистской реальностью и реальностью абсурда.
• Андрей Платонов (настоящее имя Андрей Платонович Климентов; 28 августа 1899, Воронеж – 5 января 1951, Москва) – русский советский писатель, прозаик, один из наиболее самобытных по стилю и языку русских литераторов первой половины XX века.
• Самая большая неудача – прижизненная непризнанность и посмертная слава.
На исходе XIX века родился человек, которого лучшие люди нашего времени считают крупнейшим русским писателем XX века. Под неприятный скрип собственного сердца вынуждены соглашаться с этим и худшие люди нашего времени. Вне всяких сомнений, так и есть. Правы все и со всех точек зрения. Крупнее писателя не было. Больше того, его невозможно представить. Как невозможно представить, чтобы какой-нибудь – и не маленький! – писатель начал свою повесть так, чтобы у читателя сразу дух захватило:
«Фома Пухов не одарен чувствительностью: он на гробе жены вареную колбасу резал, проголодавшись вследствие отсутствия хозяйки».
Это – «Сокровенный человек». Повесть, которой, по признанию автора, он был «обязан своему бывшему товарищу Ф.Е. Пухову и тов. Тольскому, комиссару новороссийского десанта в тыл врага».
Многим обязаны мы Платонову и за эту удивительную повесть и за все, что он написал. По гроб жизни обязаны. За все рассказы, повести, пьесы, статьи, письма, записные книжки и, в частности, за такой фрагмент:
«От покоя и зрелища путевого песка Макар глухо заснул и увидел во сне, будто он отрывается от земли и летит по холодному ветру. От этого роскошного чувства он пожалел оставшихся на земле людей».
Все верно: «Усомнившийся Макар». Государственный житель. Это он пожалел оставшихся на земле людей.
Жалеют ли их сегодня? Вопрос тяжкий и, может быть, слишком пошлый для нашего нацеленного на благополучие и полное изобилие времени. Да и чувство, заметим, слишком для нас редкостное и роскошное, чтобы постоянно проявлять его. Сегодня, вчера, в ту отдаленно-близкую бытность, когда жил писатель. И давно уже стало легендой отечественного платоноведения: жить писателю было материально не на что – Родина не желала его печатать. Это теперь напечатано все, что Платонов создал. А в сталинском СССР не хотели публиковать ни главных его, ни остальных произведений. Ни тебе “Ювенильного моря”, ни тебе “Котлована”. Ни “Чевенгура”, ни “Неизвестного цветка”, ни “Счастливой Москвы”. Строй, товарищ, социализм без оных. Они отвлекают от всеобщей любви к товарищу Сталину, от гражданского энтузиазма, от махрового мещанства, тотальной подлости, парадно-показной физкультуры, восторженной бюрократии, животного страха, кошмарного ужаса и бессмысленных надежд на самое светлое в истории будущее.
Сегодняшний «частнособственнический социализм» разворачивается на дне какого-то иного котлована. Хотя платоновский «Котлован» вечен.
Его просто стали меньше читать. А ведь если бы больше читали, то наверняка приняли бы на свой счет. И то, как в прошлом «приучали бессменных детей к труду и пользе», и то, как «однообразная, несбывающаяся музыка уносилась ветром в природу через приовражную пустошь…»
На свой счет следует принять нам сегодня и многие другие пластические описания мастера.
Вот добирается Макар до Москвы, чтобы там с «настоящим пролетариатом» встретиться, а то в деревне у него был «пролетарский недостаток», но попадает в «институт психопатов», где кормят его, ибо меньше больной, но больше голодный. Вот Вощев, в чем-то сокровенном похожий на Макара и размышляющий о «плане общей жизни», видит в конце безлюдной дороги такую картину:
«Дальше город прекращался – там была лишь пивная для отходников и низкооплачиваемых категорий, стоявшая, как учреждение, без всякого двора, а за пивной возвышался глиняный бугор, и старое дерево росло на нем одно среди светлой погоды».
А «как своими пустыми руками сделать самоход»? Тоже не выйдет без сердца. И без того, о чем чем-то сокровенно похожий на Макара Вощев, герой «Котлована», сказал:
«Без думы люди действуют бессмысленно!»
Описания приключений души человеческой повсюду у Платонова: в пустыне, в океане, в городе, в деревне, на «родине электричества»… На железнодорожных путях сообщений они представляются беспримерными и, может быть, ведущими в его творчестве. Спорно? Спорно. А что не спорно в этом «прекрасном и яростном мире»? Все, всегда, постоянно. Лишь сокровенный паровозный механик Пухов в период войны красноармейцев с белогвардейцами почти бесспорно не сомневался:
«Вот это дело, – думал он, – вот она, большевистская война, нечего тут яйца высиживать!»
С сильнейшей страстью и редким художественным мужеством изображены у Платонова самые непредвзятые и таинственные участники войны – дети. И в Гражданскую, и в Великую Отечественную – главную и самую трагическую части Второй мировой.
«Дети, должно быть, выспались днем, когда артиллерия на этом участке фронта работала мало, а ночью жили и играли нормально… Мальчик лет семи рыл совком землю, готовя маленькую могилу. Около него уже было небольшое кладбище – четыре креста из щепок стояли в изголовье могильных холмиков, а он рыл пятую могилу.
– Ты теперь большую рой! – приказала ему сестра. Она была постарше брата, лет девяти-десяти, и разумней его. – Я тебе говорю: большую нужно, братскую, у меня покойников много, народ помирает, а ты одна рабочая сила, ты не успеешь рыть…»
Наблюдаем ли и мы нечто похожее сегодня? Наблюдаем ли и мы эту игру детей в смерть?
Самые зоркие – наблюдают, но кто же интересуется тем, что получается в результате их безжалостных к самим себе человеческих усилий?
Об этом страшном «наблюдении» и ничтожно малой возможности что-либо как-либо изменить и говорят в один голос самые лучшие и сердечные люди нашего времени.
