с благоговением подходили к руке Ахматовой. «Среди них только один оказался насмешником — я не хочу называть его имени, чтобы уберечь его от немилости Анны Ахматовой. После того как и я совершил обряд целования руки в стиле моей страны, насмешник сказал: „А знаете ли, в 1905 году, в пору первой русской революции, она была очень красивой женщиной“».
Лев Копелев рассказывал: когда к нему попал текст Ганса Вернера Рихтера, он тут же принес его Ахматовой и перевел ей славословие немецкого поэта. Но конечно, из тактичности опустил приведенный выше эпизод. Однако по невнимательности оставил немецкий текст у Ахматовой. Спустя некоторое время она позвонила ему и сказала: «Я все прочла и оценила ваше джентльменство. А теперь очень прошу — переведите для меня все. Полностью, без купюр».
Анна Ахматова была убеждена в том, что своим признанием за рубежом она обязана сэру Исайе; усилия его она обозначала тем же словом — «хлопоты», что и собственные усилия по вызволению сына из лагерей. Она видела, что к ней приходит поздняя слава, и кульминацию ее поместила рядом со своей смертью:
Светает — это Страшный суд,
И встреча горестней разлуки.
Там мертвой славе отдадут
Меня — твои живые руки.
Это четверостишие Ахматова снабдила необычно длинным заголовком: «Из дневника путешествия. Стихи на случай». Датировка во всех изданиях одна — декабрь 1964 года. Путешествие могло быть только путешествием в Катанью, а «случай», вдохновивший поэтессу, связан был, скорее всего, с мифизированной личностью Гостя из будущего, который, по убеждению Ахматовой, и выхлопотал для нее премию «Этна-Таормина».
С датировкой, однако, все обстоит не так просто. 20 октября 1964 года Ахматова писала Иосифу Бродскому в деревню под Архангельском, куда его сослали: «Иосиф, о бесконечных разговорах, которые я веду с Вами днем и ночью, Вы должны знать все, что было, чего не было. Что было:
И вот уже славы
Высокий порог,
Но голос лукавый
Предостерег:
„Сюда ты вернешься…“
А чего не было: „Светает — это Страшный суд…“ и т. д.».
Первая цитата взята из поэмы «Путем всея земли», написанной в 1940 году, и отсылает к «славному» этапу ее творческого пути, когда вышел сборник «Из шести книг» и когда поэтессу приняли в Союз писателей, а несколько соратников по перу даже выдвигали ее на Сталинскую премию. Это — то, что «было» и что завершилось конфискацией книги. Столь же недолгой была послевоенная слава. И каждый раз за славу приходилось платить: в 40-е годы — отлучением, в 60-е же, как она полагала, смертью. Вероятно, это она имела в виду под словами «чего не было».
Со времен Пушкина опала — нормальное для больших русских поэтов положение, считала Ахматова. Когда весной 1963 года Бродский был осужден ленинградским судом «за тунеядство» и приговорен к пяти годам ссылки, Ахматова очень тревожилась за его участь, предпринимала всякого рода попытки спасти его, но в то же время и восхищалась его судьбой: «Какую биографию делают нашему рыжему! Будто он специально их нанял!»
В связи с этим нужно сказать, что, переводя с Анатолием Найманом стихи Леопарди, она все чаще говорила ему, что ее дни сочтены. Смерть она, однако, воспринимала не как биологический финал, а как мрачную спутницу неизбежной славы. Иными словами: чтобы обрести бессмертие, ты должен умереть.
Впрочем, если на минуту всерьез допустить, что связь между растущей славой и приближением смерти действительно имеет место (зависимость эта реально существовала в фантазии Анны Ахматовой — и не ее одной, — воспитанной на уайльдовском Дориане Грее), нам пришлось бы сделать вывод, что заправилы советской культурной политики совершенно неповинны в смерти Ахматовой. Уж они-то ничем не баловали поэтессу, не праздновали официально ни семидесятилетнего, ни семидесятипятилетнего ее юбилеев. Можно говорить разве что о каких-то нерешительных попытках выразить, на не слишком высоком уровне, почтение к ней. От Игнатия Ивановского мы узнали, что после операции по удалению аппендикса и случившегося после этого инфаркта один из представителей ленинградского отделения Союза писателей пришел к ней в больницу с букетом роз и предложил помочь перейти в другую, более комфортабельную больницу. Ахматова холодно ответила: «Благодарю. Я уже перерезана пополам».
Единственным достойным упоминания знаком официального признания можно считать тот факт, что в марте 1965 года ее избрали в президиум Второго съезда Союза писателей Российской Федерации. Но что было это «признание» рядом с тем, которое было высказано в предисловии к изданию ее стихов во Франции: «Настанет день <…>, когда Советский Союз поймет, что у него не менее причин гордиться Ахматовой, чем Титовым или Гагариным»?
Последнее серьезное свидетельство признания пришло совсем с другой стороны: 15 декабря 1964 года Оксфордский университет решил присвоить Анне Ахматовой степень почетного доктора литературы.
Первый из обнаруженных мною документов, связанных с приглашением Анны Ахматовой в Оксфорд, — это ответ на какое-то письмо или телефонный звонок. 27 октября 1964 года сэр Исайя Берлин сообщил профессору Морису Бауре адрес Ахматовой: улица Ленина 42, квартира 23, Ленинград. «По-моему, — пишет он, — лучше всего было бы сначала уведомить ее телеграммой, что направлено письмо и что не обязательно сразу давать ответ, иначе она будет в панике — из-за разрешения на выезд. Одновременно надо бы послать копии телеграммы и письма диппочтой, послу Великобритании в Москву; кроме того, передать такие же копии советскому послу в Лондоне, а также Британскому совету, нашей доброй мисс Бренде Трипп, которая питает к Ахматовой самые нежные чувства; предполагаю, она более всего способна для выполнения этой задачи: она бы затем в сопроводительных письмах информировала Министерство иностранных дел и другие учреждения <…>. Думаю, таковы должны быть формальности».
Инициаторы награждения уже знали о предстоящей поездке Ахматовой в Италию — и пришли к выводу, что, «возможно, ей удастся эту поездку продлить и для визита в нашу страну». 3 ноября в Ленинград пришло официальное телеграфное извещение («The University Oxford invites you to accept an honorary degree of Doctor of Letters»; в телеграмме была и фраза, призванная успокоить адресата: «На эту телеграмму вам отвечать не обязательно». Посланное одновременно письмо, которое подписал сэр Фоллиот Сэндфорд, руководитель университетской канцелярии, также имело целью предупредить излишние волнения: «Проще всего было бы совместить церемонию награждения с Вашим пребыванием в нашей стране».
Тем временем в операцию включилась и мисс Бренда Трипп, которая, будучи руководителем Восточноевропейского отдела Британского совета, хорошо
