Бесспорно самой красочной фигурой нашего причта был протодиакон Николай Васильевич Крестовский. Огромного роста и соответственного сложения, с черной бородкой и гривой вьющихся волос, всегда веселый, с громоподобным голосом, он был любимцем полка и всего Введенского прихода. Выпить он мог — море, каковое обстоятельство не могло, разумеется, не способствовать его широкой популярности. Он был не только добродушен, как большинство людей его сложения, но очень сострадателен и активно добр. Ночлежный дом, столовая и оказание всякой помощи — находились в его непосредственном ведении, и не бывало церковной службы, чтобы, при выходе, его не ожидало несколько скудно одетых личностей. Приходская голытьба стояла за него горой. Когда его произвели в протодиаконы, он был этим очень горд и на обращение «о. Диакон» отзываться перестал. Рассказывали, что какая-то старуха раз после службы долго плелась за ним по церкви, взывая:
— О. диакон! О. диакон!
Тот никакого внимания. Наконец, на пятый раз, Николай Васильевич наклонил голову и бархатной октавой в нижнем «до» пустил:
— Прото!
Та опять не понимает — О. диакон!
— Прото…
Наконец, старуху осенило:
— О. протодиакон!
— То-то! — отозвался он на два тона ниже и остановился.
Единственным, кажется, тернием в жизни Крестовского был его сын, отъявленный социалист и бунтарь. Он периодически где-нибудь сидел или куда-нибудь высылался, и командир полка и ктитор, по просьбам отца, неустанно за него хлопотали.
Вторым диаконом одно время был о. Иван Нюхин, из казаков. У него был голос, бас, большой красоты и силы. Какой-то благотворитель из прихожан посоветовал ему учиться пению и обещал денежную помощь. Нюхин снял сан и уехал в Италию. Через два года он выступал на Мариинской сцене в «Демоне», под фамилией Павлова. Но большого имени, сколько помнится, он себе не сделал.
Одно из многих достоинств нашего причта было то, что все они всегда, при полной церкви и при пустой, служили одинаково — истово и благолепно. Бывало часов в 6 утра возвращаешься домой в офицерский флигель, с какого-нибудь бала. На улицах пусто. Дворники скребут тротуары. Ночной извозчик сонно цокает и сонно помахивает концами возжей. Но спешить некуда. Ложиться спать все равно поздно. В 8 часов нужно быть на занятиях. Проезжая мимо собора, велишь остановиться и зайдешь в церковь лоб перекрестить. Собор почти темный. В притворе двое нищих, за свечным ящиком Чтецов, а перед приделом, где служат, трое старух и какой-нибудь мастеровой. В огромном пустом храме голоса разносятся гулко и отчетливо. Идет ранняя обедня. Служат дежурный священник, дьякон и поют двое певчих. Но и возглашают и поют и читают — так же истово и торжественно, как если бы служили при полном народа храме в один из двунадесятых праздников.
Канун полкового праздника в Петербурге
(В те годы, когда полк в Царское Село не выходил).
В день Введения во Храм Пресвятой Богородицы, 21 ноября (ст. ст.) Семеновский полк праздновал свой полковой праздник. В этот же день справлял свой престольный праздник полковой собор.
Уже с утра 20-го праздничное оживление чувствовалось даже на соседних улицах. Извозчики перед подъездом Собрания сильно увеличивались в числе, поздравляли офицеров с «наступающим» и на два дня повышали свои притязания, по крайней мере на двугривенный.
В приюте и в приходской столовой шла раздача пожертвованной купцами бакалеи и мануфактуры. Все, кто просил, что-нибудь да получали. И можно с уверенностью сказать, что если в этот и на следующий день пьяных в приходе было не мало, то голодных не было вовсе.
В соборе сторожа и командированные на помощь солдаты наводили последний блеск и чистоту, натягивали ковры, готовили самое нарядное облачение и проверяли свет.
В этот день в казармах занятий не производилось. Фельдфебеля в своих помещениях готовились к приему гостей. Солдаты командами и по-одиночке густо шли в баню, в полковую и на Казачий, брились, стриглись, чистились и в самое неурочное время пили чай с ситным и с баранками. Дисцплина заметно слабела, ибо все начальство было занято своими делами.
В офицерском собрании усиленно звонил телефон. Председатель Распорядительного комитета (главный вершитель всех дел Собрания — выбирался из старших офицеров) и хозяин Собрания (должность второстепенная, выбирался часто из молодежи), — усиленно готовились к ужину-монстр в самый день праздника, — торжество по своим размерам, великолепию и продолжительности заслуживающее специального описания.
Буфетчик латыш А. И. Люман развивал оживленную деятельность. Собранские вестовые, под предводительством Литовёта (старый вольнонаемный лакей) перетирали парадную посуду, хрусталь, начищали многопудовое собранское серебро. В этот день завтрак, и обед готовились и подавались наспех. Все больше «антрекоты» и «омлеты-офицзерб».
У офицеров тоже было не мало хлопот. Когда я вышел в полк (в 1905 году) кителя существовали только белые и носились летом в лагерях. Зимой на занятиях и вне занятий, офицеры носили сюртуки, а на дежурстве, в караулах и во всех парадных случаях мундиры. Чтобы ходить чисто и опрятно, нужно было иметь не меньше 3 сюртуков и 3 мундиров, которые, но причине золотого шитья на воротнике и рукавах, особенно скоро изнашивались. Большинство подгоняло шитье новых мундиров именно к полковому празднику, и зачастую последняя примерка назначалась чуть ли не в последнюю минуту.
Были среди офицеров люди аккуратные, чаще всего немецкого происхождения, у которых всегда все было приготовлено заранее, и мундиры и сюртуки и все прочее висело и лежало в шкафах и комодах «по срокам». Но было не мало и таких, которые вспоминали о необходимости купить новые погоны, шарф или портупею только тогда, когда их нужно было надевать, и тогда денщики летели за ними к Пивоварову, Скосыреву, Фокину или в Гвардейское Экономическое Общество.
Форма одежды на всенощную под полковой праздник полагалась «обыкновенная». Еще Куприн писал, что форма эта, несмотря на название, была не очень обыкновенная и носилась сравнительно редко. При обмундировании времен Александра III и первой половины царствования Николая II, форма эта состояла из мундира с погонами и с цветным поясом при орденах, в Петровской бригаде при нагрудном знаке, с барашковой шапкой, при шароварах и высоких сапогах. По введении Александровской формы (мундиры с пуговицами и лацканами) многие находили, что она гораздо красивее и элегантнее старой. Но и старые, с косым бортом, гвардейские мундиры, со своим чисто русским покроем, были тоже очень хороши. Главное их достоинство было то, что они шли ко всем фигурам и сложениям. Они были хороши и на стройном поручике и на дородном полковнике.
