Спустя три с лишним года в экспериментально-аэродинамическом отделе создается бригада вибрации (М. В. Келдыш, Е. П. Гроссман, С. С. Кричевский и другие).
«С появлением новых скоростных самолетов в авиации едва ли не всех передовых стран мира прокатилась волна таинственных, необъяснимых катастроф, — вспоминает доктор технических наук М. Л. Галлай. — Случайные свидетели, наблюдавшие эти катастрофы с земли, видели во всех случаях почти одинаковую картину: самолет летел совершенно нормально, ничто в его поведении не внушало ни малейших опасений, как вдруг внезапно какая-то неведомая сила, будто взрывом, разрушала машину — и вот уже падают на землю изуродованные обломки: крылья, оперение, фюзеляж.
Все очевидцы, не сговариваясь между собой, применяли выражение «взрыв», так как не представляли себе других возможных причин столь молниеносного и полного разрушения. Однако осмотр упавших обломков не подтверждал этой версии: никаких следов взрыва — копоти или ожогов — на них не оказывалось.
Самым надежным источником информации — докладом экипажа потерпевшего аварию самолета — воспользоваться, как правило, увы, не удавалось. Те же, насчитывающиеся буквально единицами летчики, которым удалось выбраться из стремительно летящих вниз, беспорядочно вертящихся обломков фюзеляжа и воспользоваться парашютом, ничего сколько-нибудь существенного добавить к рассказам наземных очевидцев не могли. Очень уж неожиданно и быстро развивались события: всего за несколько секунд до катастрофы ничто не предвещало ее, а затем сразу — удар, треск, грохот, и самолет разлетается на куски.
Новому грозному явлению было дано название «флаттер» (от английского flutter — трепетать), но, если не ошибаюсь, еще Мольер сказал, что больному не делается легче оттого, что он знает, как называется его болезнь по-латыни.
Одна за другой приходили тревожные вести о таинственной гибели французских, английских, американских скоростных самолетов.
Не миновала эта беда и нас...»
Конструкторы боялись за АНТ‑25 РД. Законные опасения рождало крыло небывалого удлинения. Но, к счастью, вибраций не обнаружилось. Зато коварно притаившийся флаттер дал о себе знать на других машинах: АНТ‑40 (СБ) и АНТ‑41. Первая с трудом приземлилась после атаки неизученного врага, вторая разрушилась в воздухе; к счастью, экипажу удалось своевременно покинуть машину и приземлиться с парашютами.
Тогда еще не могли точно определить критическую скорость машин, за порогом которой следует ожидать возникновения вибраций. Ученым следовало разобраться в каждом конкретном случае, а главное, создать теорию флаттера, чтобы раз и навсегда сбросить с него маску неизвестности. Мстислав Всеволодович Келдыш и его коллеги в короткий срок блестяще решили поставленную проблему. Обуздание флаттера оказалось крайне важным, потому что в конце тридцатых годов скорости самолетов резко возросли и, не будь теории флаттера, они бы неизбежно терпели аварию за аварией.
Теория подтвердилась экспериментально. На СБ оказалась недостаточной жесткость крыла. Последовали рекомендации ученых и соответственно им конструкторские решения. В месте сопряжения крыла с фюзеляжем сделали из дюраля так называемые зализы в виде плавных переходов, увеличили жесткость крыла, произвели перебалансировку элеронов. И результат: на скоростях около четырехсот километров в час (вдвое выше, чем у ТБ‑1 и ТБ‑3) СБ повел себя нормально.
Институту становится уже тесно в рамках тех задач, которые он решал до сих пор. Стесняло прежде всего отсутствие достаточно мощной экспериментальной базы. И тогда было принято решение о строительстве нового ЦАГИ, для чего правительство выделило десять миллионов рублей. Главным архитектором был назначен профессор В. А. Веснин, будущий президент Академии архитектуры. В канун 18‑й годовщины Великого Октября торжественно закладывается корпус малых аэродинамических труб. На очереди — большие скоростные трубы, обеспечивающие надежный переход от результатов испытаний в них к условиям реального полета.
Первое слово здесь — за учеными. А их полку прибыло. С радостью поздравил Чаплыгин новых докторов технических наук, большинство из которых сотрудники ТГ: М. А. Лаврентьев, П. А. Вальтер, А. П. Котельников, Ф. И. Франкль. Сергей Алексеевич назначается заместителем председателя совета ЦАГИ для проведения защиты кандидатских и докторских диссертаций. Затем он становится председателем ученого совета для заслушивания и оценки научно-исследовательских работ, выполненных сотрудниками института и представленных на соискание ученых степеней.
Человек и наука — вогнутые зеркала, отражающие друг друга... Сказано точно, применительно к Чаплыгину и его окружению — поразительно точно, абсолютно точно. Намереваясь повести рассказ о личностных качествах Сергея Алексеевича в последние годы его жизни, я не так часто стану употреблять понятие «наука». Оно, само собой разумеется, слито с Чаплыгиным, растворено в его образе мыслей и характере действий, определяет отношение ко всему сущему.
Однажды без пяти минут выпускник МГУ приехал в ЦАГИ для консультации с П. А. Вальтером по поводу своей дипломной работы. Того не оказалось на месте. Студент заглянул в одну комнату, в другую — тщетно. В этот момент из кабинета вышел Чаплыгин и обратил внимание на молодого человека, стоящего в задумчивости. «Вам кого?» — спросил Сергей Алексеевич. Услышав ответ, неожиданно для молодого человека предложил помощь и пошел по комнатам вместе с ним.
— Так я познакомился с Чаплыгиным, — вспоминает академик Георгий Иванович Петров. — Меня поразила его простота и демократичность в общении, отсутствие всякого «барьера досягаемости». Сергей Алексеевич был поразительно памятлив. Я несколько раз приходил на семинары ТГ, а потом сделал большой перерыв. Чаплыгин как-то увидел меня в коридоре: «Молодой человек, а вы почему перестали посещать семинар? Вам неинтересно?» Я был потрясен — он меня запомнил!
— В общетеоретическую группу я попал в 1933 году, — рассказывает доктор технических наук Никита Вячеславович Зволинский. — Мне как секретарю доверили вести протоколы заседаний. То есть я присутствовал практически на всех семинарах. Сергей Алексеевич запомнился своим невозмутимым спокойствием, немногословием, глубоким анализом выступлений, умещавшимся в нескольких фразах. К слову сказать, Сергей Алексеевич прибегал к шутливым выражениям, порой не безобидным. Вообще к юмору он был чуток. Отдельные реплики его передавались из уст в уста, становясь затем «достоянием масс». У нас выступал видный ученый, будущий академик, с докладом «Гидродинамика плавающих рыб». Рассказывал долго, но не очень понятно, много объясняя «на пальцах». Когда доклад завершился и ученый, видимо, весьма довольный собой, покинул кабинет, Сергей Алексеевич в тишине произнес: «Кажется, он нас обставил...» Решался вопрос о продвижении по научно-административной лестнице сотрудника ЦАГИ. Ему протежировал В. П. Ветчинкин. Он всесторонне охарактеризовал кандидата на новую должность, а в конце, будучи человеком эмоциональным, увлекся и неожиданно добавил: «К тому же хорошо играет на гитаре...» На Сергея Алексеевича сей аргумент не подействовал: «Владимир Петрович, мы же его не в джаз-банд выбираем!»
Вспоминает Г. И. Петров:
— В ЦАГИ регулярно издавались труды ТГ, причем выходили быстро. Отвечал за их выпуск Феликс Исидорович Франкль. Как-то Чаплыгин показал ему
