Я увидел бегущую Нину. Запыхавшаяся, в расстегнутой шинели, она держала пилотку в руке, и волосы, растрепавшись, бились по плечам, как крылья черной птицы.
- Такое сразу началось, Дима, я даже растерялась! - заговорила Нина, бросаясь ко мне. - Стрельба вспыхнула одновременно во всех местах. Я больше боялась своих, чем немцев: ополченцы кидали гранаты куда попало. Я видела, как три человека швырнули гранаты в одного парашютиста. Все три гранаты легли у его ног. Его разнесло на части... Мы с дядей Никифором скрывались под телегой. Я указывала, где приземлялся парашютист, и он спокойно стрелял в него из винтовки. Он ведь таежный охотник и стреляет очень метко!
Она говорила все это торопливо, сбивчиво, излишне возбужденно. От возбуждения бледность со щек отхлынула, на них проступил живой румянец. Я смотрел на нее и чувствовал, как мысль вдруг очистилась от крови, от убийства, от человеческих болезненных криков, от вражды. Она стала чистой и ясной... Я всегда думал, что счастье есть нечто отвлеченное, зыбкое, неуловимое. Теперь я понял, что счастье у каждого человека свое, оно имеет определенную и прекрасную форму и прекрасную сущность. Счастье - иметь возле себя человека, которого с восторгом любишь, которого ценою своей жизни защищаешь и которым восхищаешься изо дня в день, находя в нем все новые и новые прекрасные черты.
- Дима, почему ты молчишь? - с некоторым изумлением спросила Нина.
Я как бы очнулся.
- Николай Сергеевич убит, - сказал я.
- Какой Николай Сергеевич?
- Столяров. Наш учитель.
Нина, прижав ладонь к щеке, в испуге отступила от меня.
- Как? Не может быть!..
В этом восклицании выразилось все: и наша преданность ему, и благодарность за то, чему он нас учил, и благоговение перед его смертью солдата.
Столяров лежал на спине, раскинув свои чуткие и выразительные руки, сквозь несомкнутые веки еще блестели его глаза...
Неподалеку бойцы нашего батальона и ополченцы рыли могилы для погибших.
Для Нины это было так внезапно, ошеломляюще, что она, подходя к убитому, чуть не упала, споткнувшись на ровном месте. Она опустилась на колени и долго с удивлением и ужасом смотрела на желтое, недвижное и спокойное лицо, еще не веря, что Столяров мертв. Знакомые черты, такие прежде порывистые, меняющиеся каждую секунду, выражавшие тончайшие оттенки движения души, голос резкий, повелительный и проникновенный, взгляд глаз, грозный и насмешливый, ум глубокий и возвышенный - все, что вселяло в нас, учеников, радость осмысления жизни и творчества, ушло из жизни безвозвратно...
Перестрелка в лесу давно утихла. Лишь изредка где-то далеко раздавался выстрел: там выслеживали парашютистов, одиноко бродивших среди деревьев с надеждой на спасение. Десант был уничтожен. Тридцать семь человек взято в плен. Но я знал, что было убито и ранено много и наших, особенно ополченцев.
Ко мне подбежал Браслетов, порывисто, не скрывая бурной радости, обнял.
- Живой, Дима? - крикнул он. - И я, видишь, уцелел! Ну, черт возьми, попали мы в переплет! Никак не ожидал!.. Знаешь, с меня фуражку сбили пулей. - Он снял с головы фуражку. - Смотри, дыра... - Верх фуражки прямо над звездой был пробит. - Стреляли, видимо, с земли. - Если бы взял на несколько сантиметров ниже... Но я в долгу не остался: двоих в воздухе срезал. С третьим столкнулся грудь в грудь. Выстрелить не успел, ударил автоматом. Немец свалился и потерял сознание. Хотел его пристрелить, но раздумал, обезоружил и связал руки стропом... Сейчас он пожалует сюда.
Двое бойцов подвели пленного, молодого офицера с белесыми бровями на мертвенно-бледном лице. Он посмотрел на меня внимательно и дерзко. Я приказал развязать его.
Освободив руки, немец пошевелил пальцами, сжимая их в кулаки и разжимая. Затем осторожно притронулся к виску - месту удара, - откуда сочилась кровь.
По лесу, словно молчаливые тени, бродили наши бойцы. Они собирали оружие, вытаскивали из кобур парабеллумы. Некоторые разрывали парашюты на запасные портянки...
- Как дела, лейтенант? - спросил я подошедшего к нам Тропинина.
Лейтенант понял, о чем я спрашиваю.
- Убито четырнадцать человек, товарищ капитан. - Он взглянул мне в глаза побелевшими от тоски глазами. - Погиб командир второй роты лейтенант Олеховский. Раненых - более двадцати.
Я повернулся к парашютисту.
- Лейтенант, допросите пленного, - сказал я.
Тропинин стал разговаривать с парашютистом. Чужая речь, которой я наслышался, блуждая по смоленским лесам вокруг деревень, занятых немцами, и которую я возненавидел, кажется, на всю жизнь, резала слух остро и больно, вызывая желание зажать уши.
Офицер удивленно улыбнулся, услышав родной язык; на вопросы отвечал охотно и спокойно, понимая, что для него все потеряно. Он объяснил, что точного числа людей в десанте не знает, но что было посажено в самолеты и выброшено не менее трехсот человек, пожалуй, даже больше. Задача десанта заключалась в следующем: выбросившись в районе Серпухова, перерезать дорогу Москва - Тула, захватить переправы через Оку, если окажется возможным, занять Серпухов или вызвать в городе панику, - таким образом, дать возможность войскам сделать стремительный рывок на Москву.
- Вы были уверены, что такую задачу выполните? - спросил я.
- Да, - ответил немец.
- Такими силами?
Парашютист, пожав плечами, взглянул на меня с некоторым изумлением, поражаясь моей наивности.
- Конечно, - сказал он. - Мы знали, что после окружения ваших войск под Вязьмой Красная Армия перестала существовать. Ваши оставшиеся войска окончательно деморализованы и при появлении наших солдат или бегут, или сдаются в плен.
- Какой нахал! - сказал пожилой ополченец.
- Погодите. Дайте поговорить... Вы были сами убеждены, что Красная Армия уничтожена, а оставшиеся войска деморализованы?
- Да, прежде всего сам, - ответил немец. - В этом не так трудно убедиться. Если наши войска за две недели прошли восемьсот километров, окружая большие скопления ваших войск, то Красная Армия бессильна против нашего железного натиска.
- Вы уверены, что Германия победит Россию? - спросил я.
Немец чуть улыбнулся.
- Это неизбежно.
- А то, что отряд ваш, который должен был захватить целый город, уничтожен полностью, - это вам о чем-нибудь говорит?
- Чистая случайность, - ответил немец, не задумываясь.
Лейтенант Тропинин и комиссар стали выяснять у пленного, с какого аэродрома они вылетели, намереваются ли немцы повторить высадку десанта. А я выбрался на дорогу, где остановились четыре грузовика с бойцами в кузовах.
Из кабины передней машины выпрыгнул капитан, невысокий, щуплый. Он подбежал ко мне, спотыкаясь: длинные полы шинели захлестывали ему ноги.
