найдёт. На вешалке висят его пальто и пиджак. Встревожилась. Разбудила сестру Розу. Вдвоём вышли на улицу, обошли дом. Как-никак мороз, а он в рубашке. Ну, думают, если нет в округе, значит, всё-таки живой, кто-нибудь пригрел. Возвратились. Зауре легла, как всегда, рядом с мужем. И тут возьми да закинь на него ногу по-привычке, чувствует,– рядом с Васей под одеялом волейбольный мяч. С чего бы это ему оказаться на кровати? Встала, потихоньку приподнимает одеяло, а там голова Димы Лосева. У самых ног Василия Дмитриевича. Ночью он пошарахался в поисках своего ложа, замерз. И залез к Малахову «валетом» под одеяло.
Кочергин И.М.:– Сливка Андреева очень любит яйца. Однажды сидим в камералке и она вдруг вспомнила о своей «кулинарной» любви, запричитала вслух: «Ох, как я обожаю варёные яйца. Не знаю, сколько бы я их съела». А тут рядом сидел Феликс Соснин, которого прозвали «пасечником», спрашивает у неё:– Какие предпочитаешь: всмятку или вкрутую? – Вкрутую,– отвечает.
– Вкрутую десять яиц ни за что не съешь.
– Съем,– говорит она.
– Не съешь, спорим?– настаивает Феликс Иванович.
– Спорим,– сказала Слива.– Но учти, если я съем – поцелуешь осла, который каждое утро со своим хозяином проходит мимо этих окон.
Соснин, уверенный, что она не осилит такое количество, не раздумывая, подписался.
Через день Сливка у всех на глазах съела десять яиц, правда, последними чуть не подавилась.
Настал черёд Соснина:
– Слива, Томочка (её вообще-то звали Тамарой, а «Слива»– это была её студенческая кличка за привлекательный вид),– заскулил он,– можно я поцелую осла через платочек?
– Нет,– отвечает Слива,– видел, как я давилась яйцами? Вот и целуй ишака в губы без платочка.
На следующий день вся партия вышла посмотреть, как старший гидрогеолог Соснин будет лобызать осла.
– Ну и как же это произошло?– спросил нетерпеливый Гендос.
Кочергин, выдержав паузу, заговорил:– Три дня мы ждали этого момента. Но, ни осёл, ни его хозяин, словно подслушали разговор, больше никогда не проходили мимо наших окон по улице Вишневской.
От автора:
… «Пасечником» не зря прозвали Ф.И.Соснина. Мне довелось с ним работать в 1958 году. Тогда мы в горах Заилийского Алатау маршруты делали верхом на лошадях. Помню, у Соснина был рыжий иноходец, а у меня бурый конёк «Игнатка». Каждый раз мы из маршрута с ним возвращались ночью. Мне это не нравилось, но Феликс был большой любитель заглянуть по пути либо к чабанам в юрту – попить чайку с лепёшкой, либо на пасеку – отведать медку. А те в то время были очень рады геологам, сами зазывали – хотелось им пообщаться, поделиться новостями. Правда, Феликс тогда ещё не был «пасечником». Видно, и другие потом усекли его пристрастие к мёду.
Евгений Сергеевич Егоренков:
– Если уж вспоминаем незаурядных коллег-геологов и их друзей, то никак нельзя обойти стороной Крюкова Филиппа Алексеевича – оригинал, да ещё какой. Филипп, что значит по-гречески любитель лошадей, был самым странным и самым опасным человеком в нашем учреждении. Он один, можно сказать, «бдил» стоически дисциплину труда, всячески подчёркивая и делая упор на это при любом удобном случае. Это был человек, к которому, как анекдот, прирос случай из его жизни. Тогда он был молод и, надо полагать, был очень требовательным к себе и подчинённым. Однажды Филипп и шофёр ехали по пескам на машине. Ехали долго, а может, и не долго, наконец, остановились и перекусили. Шофёр достал спальный мешок и решил, видимо, капитально передохнуть, но так как Филипп был старшим, то потребовал от шофёра продолжить путь. Шофёр возразил, Филипп настаивал. И тут произошёл тот неожиданный инцидент, который теперь всплывает в буровой сфере, опережая знакомства и встречи с Филиппом.
…Шофёр хватает нож, которым только что довольно мирно вскрывал консервную банку и резал хлеб, и… бросается к Филиппу. Филипп – наутёк, шофёр за ним, Филипп ускоряет прыть, шофёр тоже. Так долго и быстро они бегают по барханам. Наконец, первый падает в изнеможении и пугливо прикрывает лицо руками. Шофёр подбегает к Филиппу, переводит дух и, протягивая нож, решительно восклицает: – На, на! Хоть зарежь, сказал не поеду, значит, не поеду!
…Сейчас Филипп уже занимает довольно солидный пост и зовётся Филиппом Алексеевичем. Он, как и прежде, пунктуален в выполнении своих обязанностей и очень обижается, если (не дай бог) его назовут не Филиппом Алексеевичем, а Алексеем Филипповичем.
Зимой каждый час его можно видеть прогуливающимся около наших окон. Он проходит туда и обратно, потом хватает с ящика белый чистый снег и ожесточённо трёт им лицо, затем быстро направляется к входной двери: « Пора, пора,– бормочет он,– уже прошло десять минут, полагающихся с каждого часа на перекур».
Филипп Алексеевич не курит, не пьёт. Холост и бодр, хотя ему уже за пятьдесят. Он любит, когда сослуживцы его приглашают на чай, и если выпьет рюмку вина, то на следующий день говорит так: «Мне понравилось Ваше вино, скажите, пожалуйста, его название, я запишу себе в книжечку» и добавляет: «И всё-таки вчера со мной было дурно».
Но женщины (ох, эти женщины!)… Одна из них говорит ему: «Филипп Алексеевич, Ваш метод подсчёта запасов подземных вод в системе нашего треста и даже шире является общепризнанным». И надо видеть, как он изгибается, как щурит глаза. А ведь, какой там «метод», какие «подсчёты запасов»?.. О, женщины! Он любит вашу лесть.
…Мы часто, сидя в конторе, проклинаем всё на свете, естественно, сильно и не очень сильно всё преувеличивая. Мы, например, говорим, что Джонсон и Голдуотер – одно и то же, и что гуманность врачей ни к чему, если у человека рак или сильный ожёг, что наши законы порой совсем не понятны. Возьмём, например, случай, когда тебе прямо при всех плюнут в лицо. Не схватишь же ты обидчика за рукав и не потащишь в милицию, когда следовало бы ему просто дать по роже. Однако тут же спохватываемся: « А вот Филипп, тот повёл бы в милицию». Стало быть, люди разные, разные есть человеки. Вот такой у нас Филипп.
28 сентября 1976г
Гурьев
Сегодня я в обиде на поэта Сергея Киселёва. Он отнял у меня вечер. Купил его сборник стихов «Возвращение» и прочёл до конца. На это ушёл вечер. Стихи определил как «вакуумные», ничего не дающие, а только отнимающие время. Ни одному слову не поверил – не берут, не трогают. Лучше не писать, чем так писать. Ещё называет себя «четырежды известным» поэтом. Белиберда. Скажу ему об этом. И «потребую» 22
