женщин и правдиво изобразит тех, по чьей вине страдают простые люди.
Дело кончилось тем, что Дмитрий бросил рассказы и принялся за роман.
Он назвал его — «Виноватые».
Действие начиналось с шумной свадьбы молодого заводского мастера Архипа Рублева и Аграфены Заплатиной. В разгар веселья в горнице вдруг появляется нежданный гость — приказчик Назар Зотеич Рассказов, крутой и самовластный заводской распорядитель. Красота невесты поражает его, рождает в нем похоть. В таких случаях Назар Зотеич удержу не знает. Последняя его жертва — Алена. Но она уже надоела, лишь по привычке изредка заглядывает он к ней.
Новая страсть затуманила голову Рассказова. Все настойчивее преследует он молодую женщину, смущая ее посулами.
Архип, подозревая неладное, ожесточается. Однажды, измученный ревностью, он жестоко избивает ни в чем неповинную жену. И тем самым разрушает в ней сильное и чистое чувство к нему.
Дмитрий описывал картину за картиной, словно видел их:
«Фабрика была старая, и черные ее растрескавшиеся стены имели весьма непривлекательный вид. Сверху от одной стены до другой безобразно тянулись железные связи, в просвете слуховых окон железной крыши виднелось голубое небо, жар от печей, сырость от стен, яркий свет и черные тени в углах — все вместе сливалось в одну фантастическую картину, ярко освещаемую снопами искр, летевших от большой крицы, которую четверо рабочих обжимали под большим молотом».
На этом заводе и работает Архип Рублев. Здесь он почти каждый день сталкивается со своим соперником — приказчиком.
Приказчик Назар Зотеич — не примитивный обольститель. Мамин рисует его человеком недюжинных способностей на производстве, но нравственно искалеченным крепостным режимом.
«Не щадя себя проводил он дни и ночи около машин, не отходя ни на шаг от рабочих».
Архип, потерявший голову от ревности, пытается убить Рассказова. Это ему не удается. Хозяин, по рапорту Рассказова, выносит приговор Архипу.
Заковав в кандалы, его отправили в знаменитый на Урале Верхотурский острог. Далее следует цепь драматических событий, в ходе которых судьба (на кого же было надеяться еще?) наказывает Назара Рассказова за все причиненное зло. Погибла его жизнь, но погибла и жизнь Архипа Рублева.
Стремясь попасть «в тон» печатной продукции, наиболее охотно принимаемой коммерсантами-редакторами, Мамин придал реалистически описанным событиям мелодраматическое звучание. Это, безусловно, портило роман.
Летом в Парголове удалось написать половину романа.
Увлеченный работой, Дмитрий снова впал в бедственное положение. Отложив работу над романом, он опять возвращается к мелким рассказам для еженедельных расхожих журнальчиков.
Прочные связи устанавливаются с журналом «Кругозор». Он солиднее «Сына отечества», хотя общественная репутация редактора крайне сомнительна. Издавал «Кругозор» В. П. Клюшников, автор печально известного романа «Марево», откровенно направленного против молодежи с демократическими убеждениями. До этого Клюшников редактировал журнал «Ниву». М. Е. Салтыков-Щедрин в «Отечественных записках» на его второй роман «Цыгане» отзывался в рецензии так:
«Он написал два романа, в которых не отыщется и следа мысли; мало того, он редактирует целый журнал без мысли и в этом журнале предлагает премию за лучшую повесть, в которой совсем не будет мысли».
В журнале «Кругозор» Клюшников намеревался поставить дело широко, объявив, что в нем будут сотрудничать писатели Данилевский, Крестовский, Достоевский, Мельников-Печерский. Печатал же «Роковую месть», «Убийство Арабель Моротон», «Кто меня женил — небывалое приключение»; произведения никому не известных авторов — Ваке, Гиллиса и других подобных.
Мелкие рассказы Дмитрия в «Кругозоре» пошли ходко. Под будущие даже выдали аванс.
В канун нового 1876 года Дмитрий писал родителям:
«Я могу сказать, что 75-й год хотя и не сделал многого, чего я ждал от него, но и начало дело великое, а начало положено: я попытал счастья по части беллетристики, рассказов, и могу сказать, что на моей стороне такой выигрыш, какого я не ожидал. Прежде всего и, главным образом, мне и Вам интересны те 200 р., которые я получил за свои произведения (?!), а потом и та уверенность, что я могу писать в этом направлении не хуже других.
Если я упоминаю о моих рассказах, так только потому, что за них получил деньги; что же касается другой стороны дела, именно успеха, то это я меньше всего ожидал, да и не рассчитывал, потому что такой успех и на такой почве не считаю особенно лестным. Деньги, деньги и деньги… вот единственный двигатель моей настоящей литературной пачкотни, и она не имеет ничего общего с теми литературными занятиями, о которых я мечтаю и для которых еще необходимо много учиться, а для того, чтобы учиться, нужны деньги. Вам не понравится, папа, это откровенное признание за деньгами такой важности, но если приходится вырывать у судьбы чуть ли не каждый грош почти зубом, то эта сила денег делается совершенно очевидной».
Вот как он умел быть беспощадным к себе.
Дмитрий не сразу обратил внимание на свое недомогание. По утрам он испытывал такую вялость, что не хотелось отрывать головы от подушки. Перемогая себя, все же вставал, пошатываясь, и, стараясь соблюдать заведенный порядок, как обычно, наскоро выпивал чай и но темным еще улицам, ежась от озноба, насквозь продуваемый в худом пальтишке ветром, шел на лекции. По вечерам усаживался было за стол, но скоро, ослабев, оставлял работу, укладывался в постель. То не мог согреться, его знобило, хоть укрывался всем, что было под руками, то задыхался от жары, обливался потом.
Так продолжалось около двух недель. Потом он решил отлежаться несколько дней, дать себе поблажку. Тут болезнь словно караулила: ждала, когда он сдастся, ослабнув духом, свалила его. Временами он впадал в забытье и тогда почти не узнавал своей комнаты. Потом приходила бессонница. Он забывался лишь под утро.
Болезнь вцепилась крепко.
Мысли его в дни болезни не раз возвращались в далекое прошлое. Дмитрий испытывал сладостную и мучительную радость от этих воспоминаний.
Однажды, в тяжком жару, ему представилась уютная детская комната в Висиме и он сам, лежащий в постели, где возле его изголовья всегда теплилась лампадка под иконами. Ему тогда было отчаянно плохо, он много плакал от слабости и жара, полыхавшего во всем теле. Но жар стихал всякий раз, когда подходила мать и, наклоняясь, дотрагивалась губами до горевшей в огне головы. Прикосновение губ матери как бы смягчало эту боль. Он с трудом открывал глаза, смотрел на мать и затихал, стараясь больше при ней не плакать. Она вытирала его влажное лицо, меняла ему-рубашку. Каждое прикосновение ее рук было желанным, ему становилось легче. Из ее рук он пил какое-то снадобье, пахнущее травами. Она его о чем-то
