Командир взвода никак не мог решить, что ему делать с бойцом, потерявшим в отступлении винтовку. Вот он опять подошел к костру. Распекал:
— ...хоть бы ее разбило — тогда понятно! Вон — котелок даже не забыл. А винтовку оставил — надо же! Чего молчишь?
— Может, и разбило ее,— надеялся дядя Федор.
— А патроны? Ты ж, наверно, и патроны выкинул? А ну показывай сидор!
Дядя Федор нехотя развязал вещмешок. Командир взвода выкладывал: банку консервов, мешочек с пиленым сахаром, солидный брус сала, завернутый в тряпочку, аккуратно свернутые чистые портянки, теплую рубаху...
— Да тебя раскулачивать надо, Кузьмичев! — изумился командир.— Все есть, только патронов нет!
— Есть,— хмуро отозвался дядя Федор.— На дне они.
Командир запустил руку поглубже, пошарил там, достал одну-единственную обойму.
— Вот, по-твоему, патроны? — потряс обоймой.— По тебе трибунал плачет, Кузьмичев!
— Ежели по-снайперски стрелять, товарищ командир,— втесался Петя,— тогда и пяти патронов хватит.
— Из чего стрелять-то? — саркастически спросил командир.—Из чего? А? — Сказал бы, да девушки мешают...
Все четверо сидели, виновато замерев, будто судили всех, а не одного дядю Федора. Только
Петя не забывал доставать из-за спины ветки и подбрасывать в костер.
— Сколько воюю,— командир совсем не стар, скорее — молод, но как скажешь иначе? — Сколько воюю, а таких бойцов не видал.— Резко повернулся, ушел к другому костру.
Вокруг этого костра все сразу зашевелились. Дядя Федор стал укладывать в мешок снедь и прочее, Петя подкинул новую порцию веток, девушки придвинулись ближе к огню... Но тут снова появился командир.
— Дай сюда мешок! Реквизирую к чертовой матери все! — забрал консервы, отрезал своим ножом две трети сала, из мешочка отсыпал часть рафинада девушкам, остальное сунул в карман шинели.
— Там ребята пулемет перли и автоматы, между прочим, не забыли, а ты — так только о жратве и помнил!
— Зато ребятам есть теперь чем подхарчиться,— опять подал голос Петя,— благодаря Кузьмичеву...
Командир несколько мгновений изучал взглядом Петю.
— Он у меня боец, а не интендант! Это что? — достал очередной мешочек.
— Мука,—не поворачивая головы, безучастно ответил дядя Федор.
— Муку оставляю,— принял решение командир. Встал, ушел, унося в обеих руках еду к своему костру.
— А что с мукой-то делать? — спросил Петя.
— Блины,— тем же голосом ответил дядя Федор.
— Какие блины? На чем? На ладони? Ты еще шутить можешь, дядя Федор?
- На лопатке.
— Ты что, дядя Федор!
— Поживи с мое, да с мое победуй,— рассердился теперь уже дядя Федор,— дак в ладони щи сваришь! — Рассердясь, он ожил, стал энергичным. Закомандовал:—Возьми котелок, натопи снегу. А вы, девки, сучьев еще наломайте. Да посуше, чтоб без дыму горели!
вот на саперной лопатке, сунутой в жар, печется первая лепешка. Все четверо не спускали с нее глаз.
— Это ж надо,— бормотал будто бы про себя Петя,— вспоминаю отряд, как курорт. Землянки, нары, столы! Баня! Медпункт, парикмахер! По утрам зарядка, на ночь зубы чистили! Не ценили, ох, не ценили! Дядя Федор, может, готов блин?
Дядя Федор на Петины слова не обращал внимания.
— Петя, а наши... они скоро должны подойти? — это Юля.
— Если без раненых, налегке... Должны бы, пора...
— А как ты думаешь...
— Что мне думать! Наши пулеметы до конца били. Вернутся ребята. Ты что — боишься за кого?
— Скажешь тоже! — вмешалась в разговор Нина. —Ты что — сам не болеешь?
— Я-то болею, может, побольше твоего! Женька ведь там! Мы с ним из окружения вместе выходили. Ох, быстро соображает! Раз мы подходим с ним к хутору, думаем, пустой. Вдруг выходят из дома—немцы! Тут Женька мне:—Руки вверх! Как я послушался — до сих пор не понимаю... Поднял— идем; Гриневич вроде ведет меня: автоматом в спину тычет. Немцы, вижу, ждут. Тут Женька шепчет:—«Дойдем до окопа — прыгай!» Тут только я замечаю метрах в десяти окоп... Мы-то шли по открытому пространству... Во как надо соображать!
— Этот вернется,— заметил дядя Федор,— этот— солдат. На-ка,— поднес Юле лопатку,— готов!
Дядя Федор скинул горячую лепешку в Юлины руки.
— Сала только на подмазку и оставил,— сокрушался он, смазывая лопатку куском сала. Передразнивал:— Рек-ви-зи-рую! А что бы он без моего харча сейчас делал?
— Снег бы жарил,— подхватил Петя, наливая из котелка жидкого теста на лопатку.— Совершенно правильно рассуждаешь, дядя Федор!
И вдруг раздалась над костром чья-то веселая скороговорка:
— Тетушка Варвара, меня бабушка прислала: дай сковороды да сковородничка, мучки да подмазочки; вода в печи,— блины хочет печи!
Подняли головы: стоял над ними высокий парень в армейской шинели, в шапке со звездочкой.
(И был это Алексей, вылитый Алексей — только одетый в военное!)
— Женька! — вскочил Петя.—Товарищ командир! Жив! Вернулись! — Хлопнул по плечу раз и другой.— Умница! Садись, нон твой блин печется.
— Иду от костра к костру,— проговорил, садясь на снег Гриневич,— везде по семи молодцов на один блин. А здесь, гляжу,— четверо. Дай, думаю, попрошусь: авось, не прогонят.
— Дядя Федор,— подгонял Кузьмичева Петя,— может, готов блин?
Кузьмичев, ловко перевернув блин на лопатке, ответил:
— Сейчас... сейчас... с пылу, с жару подам... Держи!
— Ну, что там было? — нетерпеливо спросил Петя.
— Если б не пулеметы... Много немцев. Пьяные...— Гриневич отламывал куски лепешки и ел, обжигаясь.
— Пьяные — значит, боялись,— рассудительно вставил дядя Федор.
— Минами он нам кровь попортил. Ух! Ух! Ух!— все ближе, ближе. Ну, думаешь, следующая твоя... У меня окопчик узенький, а то б... Ахнет рядышком, высунешься, очередью дашь — и снова в окоп. А потом за пулемет стал бояться — так и время прошло.
— А кто из наших там?...— дядя Федор не договорил.
— Много, Федор Степаныч. Приходько, Зайнуллин, Новиков — то ли убит, то ли ранен... Трое к нему пробирались — Никифоров, Улянич, Гулов — все легли. Синякина убило — миной. Словцова еле довели... Много.
Замолчали надолго.
— Устал? — участливо спросил Федор.— Поспи маленько.
- Угу. Сейчас, наверно, подъем скомандуют. Нам до утра шагать,— лег на спину. Закрыл глаза.— Всё, партизаны,— сплю. Как на тройке уносит. Пять минут — потом хоть потоп...
Замолчали. Замерли. Треснула ветка в костре— метнулся на ветку Юлин гневный взгляд.
— Юля! — вдруг позвал ее голос Гриневича.
— Что? — ответила шепотом.
— Сколько тебе лет?
— Семнадцать... уже. Восемнадцатый. А... что? Но Гриневич замолчал. Спит. Лицо его неподвижно.
