Нина посмотрела на Юлю: понятно, мол, дуреха ты этакая?
А Юля смотрела на спящего Гриневича, словно спрашивая: что он этим хотел сказать?
А потом был переход через большак — ранним серым утром.
Та же длинная цепочка людей тянулась через лощину между лесом и дорогой.
Перед большаком немцами были сделаны завалы—передовой отряд растаскивал деревья, освобождая проход.
И вдруг в морозном плотном воздухе зазвенело, задребезжало: оказывается, вдоль большака, спрятанная в завале, была подвешена проволока с пустыми консервными банками на ней и прочим звонким металлом...
Над большаком, над лощиной протянулись длинные разноцветные очереди немецких пулеметов. Немцы били с двух сторон: по краям лощины были поставлены немецкие сторожевые посты.
Партизаны кинулись назад, в лес.
Пулеметные очереди скрещивались над ними, сталкивались, утыкались в снег, они настигали людей, и те оставались лежать на снегу черными пятнами, похожими на следы громадной птицы...
Партизаны скрылись в лесу, вслед им протрещало еще несколько очередей, и все стихло.
Тот же лес, та же лощина, только тянулась через нее узкая тропочка, только следами гигантской птицы лежали на снегу неподвижные фигуры убитых...
Занимался день, солнце взошло — мутное разлитое пятно в сером мглистом небе.
Партизаны ушли глубоко в лес. Выставив дозор, спали вокруг костров на еловых лапах, прижавшись для тепла друг к дружке. Тишина, только потрескивали костры да кто-то раскашлялся вдруг...
Во сне рука вытянулась к огню — Юля проснулась, отдернула руку, заворочалась. Открыла глаза. Светло и костры вокруг. И вдруг услыхала голос неподалеку:
— Сколько я здесь, а все не могу привыкнуть, что гражданский народ воюет.
Юля повернулась на голос — Гриневич с Петей, голова к голове, лежали у соседнего костра.
— Военной сноровки никакой,— продолжал Гриневич вполголоса,— самых простых вещей не знают. Новиков, как мишень, из окопа торчит, я кричу ему: «Спрячься! — а он точно в ярмарочном тире целится. Тут мина — я в окоп. Потом высунулся, а он уже... Сползает, сползает в окоп, уходит, седая голова, в яму, будто тянет его кто. Ну какой это боец?! И каждая такая вот смерть — мне как нож в сердце: будто я недосмотрел, будто я, солдат, виноват.
— Ты что — считаешь, что мы с тобой плохо воевали— правильно я тебя понял? — Петя приподнял голову.
— Наверно, плохо. Плохо, наверно... Это ведь все — дело армии, наше с тобой,— Гриневич обвел рукой костры, людей возле них,— а не их, так я считаю. А девчонки? Наравне с нами воюют! Знаешь— прямо вижу иногда в их глазах: что ж ты, армия, защитница наша, сплоховала? Смотри, сколькому народу под ружье пришлось встать...
Юля перевернулась так, чтобы удобнее было слушать.
— Ну,— сказал Петя,— кое-кто на тебя как на героя смотрит.
Гриневич ответил не сразу.
— Герой... Ты шоссе, наверно, с Юлей переходить будешь — присмотри. Не дай вскочить ей — понял? Шкуру с тебя спущу, если не убережешь.
Юля не шелохнулась.
— Есть, товарищ командир,—послушался Петя. И добавил:—И я говорю: красивая девчонка.
Да при чем тут красивая или некрасивая!— рассердился Гриневнч.— Семнадцать ей!
— Восемнадцатый... Ты ж сам говорил как-то:
красивая.
— Балда! Она только жить начинает — а мы ее под пулями таскаем.
— Ладно уж...
— Не «ладно», а «так точно».
— Так точно — балда, товарищ командир, хотя этого слова в уставе и нет.— Оглянулся на девушек, увидел, наверно, Юлины глаза — зашептал что-то Гриневичу на ухо. Смолкли оба, снова лежа голова к голове...
И чуть снова стало темнеть, партизаны были уже на ногах. Гасили костры, готовились в путь, проверяли оружие. Командир отряда отдал приказ:
— Всем отрядом не пройти. Командирам взводов: разбить взвода на группы, распределить питание; выходим из леса широким фронтом, переходим большак в разных местах. Направление — северо-восток.
Одна за другой, почти не видные в темноте, начавшей уже предутренне сереть, пригнувшиеся фигуры партизан шмыгали через большак. Пробирались через завал, в котором сделали проход.
За большаком снова широкая, метров семьсот, снежная, открытая с двух сторон поляна. За ней лес, темная стена леса.
Группа партизан, человек 10—12, ползла через поляну. Ползли, не поднимая головы, как кроты буравя глубокий снег.
Как медленно приближался лес! А утро все светлее...
Юля ползла предпоследней. За ней — Петя.
— Скоро уже? — не терпелось ей.
— Не поднимай головы, если жить хочешь! Передние были почти у самого леса, осталось
каких-то тридцать метров, как двое не выдержали — вскочили, побежали.
Сперва с одной стороны, а через мгновение и с другой протянулась между ними и лесом огненная проволока пулеметных очередей. Наткнулся первый — и упал, другой нырнул в снег.
А очереди уже рассыпались веером по всей поляне, прошивая снег, нащупывая лежащих там людей.
Юле все хотелось поднять голову — посмотреть, но Петя прикрикнул:
— Лежи!
Очередь прошла над ними, ушла вперед.
— А теперь ползи. И не вздумай вскочить, как те.
Ползла, не глядя вперед, прижимаясь к снегу лицом, вжимаясь в него, еле сдерживая желание вскочить и кинуться бегом, бегом, чтоб скорей добраться до спасительного леса...
Ткнулась во что-то головой. Сапоги. Потрогала рукой, дернула: двигай, мол! Ей не ответили. Убит. Оглянулась назад. И сзади тишина.
— Петя!
— Петя!!
— Петя, ты живой? Очередь в ответ.
Не помнит, как очутилась наконец в лесу, за деревьями. Встала. Побежала. Пулеметы сзади все били и били; бежала сколько было сил — все дальше и дальше в лес.
Стало жечь в груди, остановилась, схватилась за дерево. Чуть отдышалась — оглянулась. Лес. Она одна. Снег нетронутый, ни одного следа.
Редкие, приглушенные расстоянием, очереди сзади.
Пошла вдоль предполагаемой границы леса, оглядывая снег, ища следы. Ведь должен же кто-то быть здесь из двенадцати человек!
Следы!
Увидела их, вскрикнула от радости. Побежала по ним, вдруг остановилась: а если следы оставил немец? Стала оглядываться. От голоса вздрогнула:
— Юля! Кто? Откуда?
— Юля! Сюда!
Под деревом сидел Гриневич. Сидел спокойно; руки на коленях, к дереву прислонен автомат.
— Ой, Женя! — бросилась к нему. Бухнулась на колени рядом.— Товарищ командир, извините— я так обрадовалась вам! — Заплакала даже, ткнувшись ему в плечо.— А я уж думала, что одна осталась. Ой, как хорошо!
— Что, никого больше нет?
— За мной Петя полз, его... И впереди кто-то...
в сапогах. Его тоже...
