Гулом набатного колокола прозвучали события 9 января. Все, у кого бились в груди честные сердца, были потрясены чудовищным расстрелом безоружных людей. Кровь, пролитая у Зимнего дворца, взывала к отмщению. Зашаталось гигантское здание Российской империи. Эшелоны с ранеными из далеких маньчжурских степей будоражили общественное мнение. Бастовали рабочие Путиловского и Обуховского заводов. Не могли остаться в стороне и студенты Московского университета.
Протестуя против зверского расстрела, студенты решили объявить забастовку, прекратить занятия на весь второй семестр. Два дня — 15 и 16 января — на всех курсах шло голосование. Из 3 320 студентов, записавшихся на посещение лекций, 2 635 высказались против продолжения занятий.
Жуковский вряд ли знал эти цифры. Но зато ему отлично были известны слова, записанные в резолюции профессорского совета: «Никогда еще возбуждение учащейся молодежи не проявлялось с такой силой и в таких организованных формах, как в настоящее время».
Напуганное размахом общественного движения, царское правительство отменило празднование сто-пятидесятилетия Московского университета. Более того, было решено на время университет закрыть.
«Молчать!!!» — так должны были понимать принятые меры и студенты и профессора. Но тишины не получилось. Возмущались студенты. Вместе с передовыми профессорами подал свой голос протеста и Николай Егорович Жуковский. К ученым Москвы присоединились их коллеги из Петербурга. На страницах газеты «Новая жизнь» они заявили во всеуслышание: «Народное просвещение в России находится в самом жалком состоянии… Свобода научного исследования и преподавания отсутствует… Те условия, в которые поставлена деятельность преподавателя высшей школы, не могут быть не признаны тяжелыми и даже унизительными. Наука может развиваться только там, где она свободна, где она ограждена от постороннего посягательства, где она беспрепятственно может освещать самые темные углы человеческой жизни». Отсюда ученые делали правильный вывод о том, что «академическая свобода несовместима с современным государственным строем России. Для достижения ее недостаточны частичные поправки существующего порядка, а необходимо полное и коренное его преобразование».
Это письмо подписали академики Бекетов и Веселовский, Ляпунов и Репин[16], профессора Грабарь, Лесгафт, Скобельцын, Янжул, Введенский, Берг — всего триста сорок две подписи.
Под давлением общественного мнения правительство вынуждено было 27 августа 1905 года выпустить Временные правила, предоставлявшие университету автономию, а профессорам право избирать ректора и деканов. Теперь можно было начинать занятия.
Открыть университет! По этому поводу у профессоров и студентов не было разногласий. Их желания совпадали, хотя цели, которые преследовала профессура, не имели ничего общего с тем, что задумали студенты. Четыре тысячи человек, собравшиеся на сходку 9 сентября, единодушно решили: «Открыть университет и, по возможности не препятствуя желающим заниматься, превратить его в революционную трибуну». Цель, которую ставили перед собой молодые революционеры, выглядела вполне определенно: добиваться свержения самодержавия и учреждения в России демократической республики.
«…резолюция эта, — писал Владимир Ильич Ленин, — по настоящему, языком свободных граждан, а не пресмыкающихся чиновников, клеймит Государственную думу, как наглую издевку над народом, призывает к борьбе за республику…»[17]
Революционное движение московского студенчества становилось весьма ощутимой силой. На университетских митингах выступали и рабочие московских предприятий. Об одном из таких митингов Жуковский услышал на профессорском совете. Ректор доложил профессорам, что за один вечер в здании университета перебывало от шести до десяти тысяч человек.
Пламя революции разгоралось все ярче. Желание бороться за счастье народа владело не только студентами, но и наиболее передовыми профессорами. Вряд ли кто-либо из членов профессорского совета, в том числе и Жуковский, мог предполагать, что вместе с ними заседает большевик. Не догадывался никто и о том, что совет своим решением содействует революционерам. Но тем не менее такой факт все же имел место. Павел Карлович Штернберг, талантливый астроном из бредихинского кружка, на защите диссертации которого в октябре 1903 года выступал оппонентом Жуковский, состоял членом РСДРП, а в Московской обсерватории, где проводил он свои научные изыскания, был тайный склад оружия боевых дружин.
И невдомек было ни Жуковскому, ни его многочисленным коллегам, что за предложением Павла Карловича о проведении измерений аномалии силы тяжести в Москве при помощи нивелир-теодолитов, внесенным на одном из заседаний профессорского совета в начале 1905 года, помимо научных целей, скрывалось и нечто другое.
Председательствовавший на этом заседании профессор Цераский немало смутился, услыхав предложение Штернберга:
— Удастся ли сейчас, когда в Москве так неспокойно, провести эту работу?
Сомнения совета рассеял жандармский ротмистр — «царево око» на его заседаниях. Ротмистру очень хотелось показать, что он не простой соглядатай:
— Генерал-губернатор поддержит русского ученого и поможет провести нужные измерения! — зычно произнес жандарм.
Выслушав это заявление, совет принял предложение Штернберга. На протяжении нескольких недель Павел Карлович вместе с группой студентов снимал план города, а заодно составлял подробнейший указатель проходных дворов, военных объектов, правительственных учреждений. Он не ленился выяснить толщину стен зданий юнкерских училищ, полицейских участков — бумага генерал-губернатора открывала перед ним любые двери. Так было выполнено задание Московского комитета РСДРП. В 1917 году ценнейшие материалы, добытые Штернбергом, пригодились участникам вооруженного восстания в Москве.
Жуковский на охоте.
Сергей Алексеевич Чаплыгин.
Но, разумеется, всего этого Николай Егорович не знал. Он мог лишь наблюдать за ходом событий, происходивших на его глазах. В лихо заломленных папахах по центру Москвы гарцевали казаки. Они не раз встречались Жуковскому на пути в университет и Техническое училище. Угрюмыми взглядами провожали охранителей порядка студенты. Нагайки не раз опускались на их спины. Окруженный казаками и городовыми, университет напоминал осажденную крепость.
С каждым днем обстановка накалялась. Стачка стала всеобщей: прекратили работу почта и телеграф, перестали выходить газеты и журналы. Поезда шли только в одном направлении: они везли из Маньчжурии демобилизованных солдат.
