Рабин также сказал американскому президенту, что разразившаяся несколько лет назад интифада показала: оккупация территории, где живет множество недовольных людей, не укрепляет Израиль — напротив, делает его уязвимым для нападения изнутри… Дальше в том же духе. А ведь мы с Котовым все это пытались объяснить Рабину еще в 1975 году. Не слышал… Ему потребовалось почти два драматических десятилетия, чтобы непримиримо отвергнутые аргументы начать воспринимать как свои.
Что касается Шимона Переса, то до удручающей встречи, когда, заняв пост премьера, он заявил: «Нам нужен только один посредник — Соединенные Штаты», я виделся с ним лишь раз — в его бытность министром обороны в правительстве Ицхака Рабина. Мы сидели в квартире Переса в престижном тель-авивском квартале Рамат Авив. Хозяин все время прикладывался к бутылке водки, пытался откупорить вторую, но помощник военного министра не дал.
Кульминацией вечера стало предложение всем вместе отправиться на вертолете в район Средиземного моря и высадиться на палубе нашего корабля, якобы ведущего электронную разведку против Израиля. Услышав, что мы не полетим и ему не советуем посылать вертолет к советскому военному кораблю, Перес все свел к шутке. С юмором у него явно обстояло хуже, чем у предыдущего министра обороны — Моше Даяна.
А вот к премьер-министру Менахему Бегину я относился с приязнью. Несмотря на то что в прошлом он являлся членом диверсионно-террористической организации «Иргун цвай леуми» и британские власти назначили за его голову огромную награду. После создания Израиля Бегин стал политическим деятелем. У него была сложная биография. Родился в Брест-Литовске. Учась в Варшавском университете, стал членом военизированного молодежного сионистского формирования Битар. Война и вторжение фашистов в Польшу заставили бежать в Литву. Но как только ее присоединили к СССР, Бегина арестовали и отправили в лагерь в Коми. Там он и выучил русский язык.
Вопреки тому, что Бегин пострадал от советской власти, он всегда тепло говорил о России. Утверждал, что, будучи «в стесненных обстоятельствах в Коми», убедился: русские — самый благородный народ. При всем несовпадении взглядов на проблему ближневосточного урегулирования Бегин был настроен не обострять ситуацию, а сглаживать углы… Возможно, в чем-то он выглядел провинциальнее своих предшественников. Но это была провинциальность в хорошем смысле. Бегин нисколько не выпячивал себя, не выпендривался. Его простодушие проявилось в словах: «Доложите Брежневу о моем предложении с ним встретиться. Я уверен, он меня примет…»
К сожалению, бесхитростность не лучшее качество для политика. Чем в конкретном случае оно обернулось во взаимоотношениях Москвы и Тель-Авива, я вам рассказывал.
— Недавно премьер-министром Израиля вторично стал Беньямин Нетаньяху. Года три назад вы нам сказали, что в оценке этого человека расходитесь со многими. Что вы такое в нем разглядели, чего не видят другие?
— Все, не устаю повторять, познается в сравнении. После Шимона Переса, с порога отвергшего российское посредничество в регионе, меня не могли не привлечь слова Нетаньяху в октябре 1996 года: «Россия должна присутствовать здесь. Мы ценим ее роль как сопредседателя Мадридской мирной конференции». Это разница? Наше знакомство состоялось, когда я был министром иностранных дел, а Нетаньяху только возглавил правительство. Многие арабы предупреждали, что он неприемлем для переговоров. Часть американцев тоже считает: Нетаньяху трудно сдвинуть с места. Но я придерживаюсь мнения, что с ним можно конструктивно разговаривать.
Мой тогдашний приезд в Израиль совпал с возросшей напряженностью на линии прекращения огня между Израилем и Сирией. Дамаск подозревал, что израильтяне в ближайшее время собираются ударить по Сирии и в преддверии этого активизируются в военном плане, проводят на Голанских высотах маневры. Израиль же полагал, что продвижение элитарных сирийских частей к высотам свидетельствует о намерении Дамаска начать наступление и захватить на Голанских высотах плацдарм. Обе стороны не были настроены на новый военный конфликт (что касается Сирии, то еще из моих разговоров с Хафезом Асадом, отцом нынешнего президента, знаю: Сирия никогда не хотела воевать с Израилем один на один). Однако каждую сторону переполняла жгучая подозрительность.
Нетаньяху меня с осторожностью попросил: «Не могли бы вы сейчас на пресс-конференции сказать, что Россия против нарушения соглашения о прекращении огня между Сирией и Израилем?» Я ответил: «Конечно». И сказал. Для Нетаньяху стало неожиданностью также мое согласие выполнить еще одну просьбу: снова полететь в Дамаск и передать Асаду слова о незаинтересованности Израиля в войне. Сирия подтвердила, что и она не намерена нарушать соглашение. В результате такой «челночной дипломатии» у нас с Нетаньяху сложились хорошие контакты. Мне просто было ему сказать то, что с предшественниками было бы затруднительно.
Не в пример многим из них Нетаньяху готов был обсуждать «больные» темы, выслушивать и безапелляционно не отвергать реалистичные предложения. Я принимал его и министра иностранных дел Ариэля Шарона в Москве, уже став председателем правительства. Ельцин болел, и мы с супругой давали прием в честь израильской делегации. Накануне сказал Нетаньяху то, что считал чрезвычайно важным: «Вы заинтересованы в безопасности? Тогда объявите сирийцам, что готовы оставить Голанские высоты, уйти с их территории, но при наличии ста ifs (если). Если будет осуществлена демилитаризация, организовано совместное патрулирование и т. д. и т. п.». Биби ничего не ответил… Однако возможность подобным образом ставить перед собеседником вопрос, предлагать ему маневр подразумевает обоюдную расположенность к откровенному диалогу.
— Вы без мрачности смотрите на возвращение Нетаньяху во власть?
— Я смотрю на это как на неизбежность. Меня удивляет, когда зрелые политики говорят: «Мы против». А что значит «против», если он уже пришел? Я смотрю на итоги израильских выборов как на неизбежность. Но в этой неизбежности не вижу фатальности.
Думаю, Нетаньяху, сегодня отступающий от того, что было наработано правительством Ольмерта с арабами и в Аннаполисе, еще не сказал последнего слова. Он, без сомнения, ярый защитник интересов Израиля. После поездки в США и переговоров с Бараком Обамой объявил, что согласен на создание палестинского государства при двух условиях. Первое: его демилитаризация. Но это — полусуверенитет, так как позволяет вторгаться на палестинскую территорию и делать, что заблагорассудится. Второе условие: признание всеми арабскими странами еврейского характера Израиля. На деле оно означает отказ даже от формального права на возвращение палестинских беженцев.
Тем не менее Нетаньяху не Авигдор Либерман, нынешний министр иностранных дел. Я его тоже хорошо знаю. Он гораздо радикальнее Биби. Либерман говорил, что арабы, живущие в Израиле, не должны обладать гражданскими, политическими правами наряду с евреями. Они быстрее «размножаются» и в конце концов похоронят главную идею сионизма: создание еврейского государства. Пусть довольствуются правом на жительство… Нетаньяху до этого не додумался.
— Во время войны 2006 года, отвечая на наш вопрос, каков масштаб израильского премьера Эхуда Ольмерта как политика, вы пожали плечами: «Ольмерт всегда был никакой. Это, конечно, не Шарон. Тот военная косточка, элитный офицер, генерал. Даже внешней харизмы Шарона у Ольмерта нет». Да уж, харизма для политика — капитал, наравне с репутацией. Двигаясь от Израиля в сторону Палестины, как, на ваш взгляд, с тем и другим обстояли дела у его долголетнего противника — Ясира Арафата?
— Арафат — определенно, харизматичный лидер.
— Не ощущали.
— Вы не ощущали, а я говорю про арабский мир, про палестинцев. Его любили.
— Но харизма, если она есть, не действует избирательно.
— Вас, вероятно, вводит в заблуждение своеобразная внешность Арафата. Вы же не вели с ним беседы наедине, не видели, как он спорит, реагирует на критические замечания, сколько такта проявляет, разговаривая с оппонентом и воспринимая его не в качестве чужака, от которого можно отмахнуться. Моя личная оценка Арафата очень высокая.
