Через три дня Антон перебрался к Лейкину, где «наелся, выспался и отдохнул от грязи», а от него – в гостиницу «Москва». Живя на свободе, он имел больше возможностей заводить знакомства с дамами и находить новых друзей мужского пола. В Петербурге у него появились новые почитатели. Одним из них был Иван Леонтьев, внук генерала, взявший себе псевдоним Щеглов под влиянием морали из крыловской басни: «Пой лучше хорошо щегленком, чем худо соловьем». Другим – Казимир Баранцевич, мелкий служащий Общества конно-железных дорог, отец шестерых детей, ночи напролет проводящий за письменным столом. Из болезненной скромности он в доме не имел зеркал, а героями своих сочинений выводил людей, чья жизнь была еще более тяжелой и мрачной.
Билибин, Щеглов и Баранцевич в Петербурге, Грузинский и Ежов в Москве были для Антона не только друзьями и поклонниками, но и мрачным предупреждением о том, как дорого может стоить российскому интеллигенту неспособность добиться успеха. Ставшие узниками невезения, бедности или собственной бесталанности, они превращались в литературных поденщиков и начинали смахивать на обитателей зверинца. По словам одного из приятелей Антона, зоолога В. Вагнера, Чехов среди них был как слон в зоологическом саду, и, когда ему удалось вырваться оттуда, их восхищение сменилось завистью. Они же так и оставались сидеть по клеткам, снедаемые унынием и ненавистью к собратьям. За всем этим зоосадом присматривал Суворин: подкармливая и подлечивая своих подопечных, он лишь Антона выпустил на волю, подняв для него расценки до 20 копеек за строчку, выделив в своей газете больше места и благословив его на сотрудничество с «толстыми» литературными журналами. В свои двадцать семь лет Чехов был свободен писать то, что хочет.
Чеховская пьеса Суворину понравилась. Третьего декабря Антон писал родным из Петербурга: «Все ждут, когда я поставлю пьесу в Питере, и уверены в успехе, а мне после Москвы так опротивела моя пьеса, что я никак не заставлю себя думать о ней: лень и противно».
Успех Чехова в Петербурге еще более упрочился его последними публикациями в «Новом времени». Рассказ «Холодная кровь», в основу которого легла реальная история из жизни чеховского таганрогского кузена – отправка скота на продажу в Москву, – получил одобрительный отзыв Российского общества покровительства животным. Рассказ «Поцелуй», действие которого происходит в артиллерийской бригаде (позже подобный офицерский типаж появится в пьесе «Три сестры»), вызвал восхищение военных. Герою рассказа неожиданно достается в темноте поцелуй от незнакомой женщины, которую ему не суждено узнать. Чехов так подробно изучил жизнь расквартированной в Воскресенске военной части, что читатели подумали, будто он сам прошел военную службу. Однако настоящую сенсацию произвела «Каштанка» – это первый из чеховских рассказов, который вскоре был опубликован отдельной книжкой.
Круг читателей Чехова расширился за пределы «Нового времени». Теперь скорее Суворин нуждался в Антоне, чем тот в нем. На Чехова обратил взор еще один литературный патриарх, поэт Алексей Плещеев, аристократ и либерал, стоявший на эшафоте вместе с Достоевским. Вплоть до своей смерти он оставался самым внимательным чеховским критиком. Как и Суворин, Плещеев намекал на то, что готов видеть Чехова своим зятем, но тот возвратился в Москву, избежав помолвки. Поздравляя Антона с наступающим Новым годом, Билибин сообщал ему: «Грузинский пишет мне, что Вы сияете всеми цветами радуги – от петербургских впечатлений».
По совету Суворина и в угоду цензуре Чехов внес поправки в «Иванова» – теперь он назвал пьесу драмой. Однако четвертое действие по-прежнему вызывало сомнение: как сделать смерть Иванова более убедительной?
Глава 22
Смерть Анны
январь – май 1888 года
Весь январь Чехов посвятил своему шедевру, повести «Степь». Редактор журнала «Северный вестник» А. Евреинова (напоминавшая Антону жареного скворца) дала ему полную свободу в смысле объема, темы, а также гонорара. За сочинение в 120 страниц Чехов получил 500 рублей аванса и 500 рублей после публикации. Доходы его утроились, и с тех пор Чеховы больше не знали нужды, хотя, бывало, тратили больше, чем зарабатывали. Одновременно отпала необходимость еженедельно поставлять рассказы в петербургские издания: Антон писал в основном для «Нового времени», держа на голодном пайке «Осколки» и «Петербургскую газету».
Повесть «Степь» подрывает все устои жанра; в ее основу положено путешествие мальчика Егорушки в город на учебу в компании дядьки, священника Христофора и возчиков, а также его встречи с представителями всех слоев общества: ожесточенным тяжкой жизнью хозяином еврейского постоялого двора, польской графиней, мятежными и покорными мужиками. Природа, ее речки, холмы, звери, насекомые настолько переполняют мальчика впечатлениями, что он заболевает, не в силах сопротивляться степной стихии. Повесть по структуре симфонична, а в описании степных пейзажей и грозы соотносима по настроению с частями Шестой, «Пасторальной», симфонии Бтховена – «Сценой у ручья» и «Грозой». Захваченный воспоминаниями своего собственного проведенного в степях детства, Чехов в то же время равняется и на такие литературные вехи, как «Сорочинская ярмарка» Гоголя и стихотворения в прозе Тургенева. Чеховская повесть стала первым его сочинением, которое может быть причислено к серьезной классической прозе.
Плещеева повесть привела «в безумный восторг». Опубликована она была в феврале 1888 года и произвела сильнейшее впечатление на поэтов, художников и музыкантов. Всеволод Гаршин, самый оригинальный из тогдашних молодых прозаиков, увидел в Чехове своего ровню. Критики, и прежде всего П. Островский (брат драматурга), расточали непомерные похвалы. Пo словам Александра, «первым прочел Суворин и забыл выпить чашку чаю. При мне Анна Ивановна меняла ее три раза. Увлекся старичина». От брата узнал Антон и мнение Буренина: «Такие описания степи, как твое, он читал только у Гоголя и Толстого. Гроза, собиравшаяся, но не разразившаяся, – верх совершенства. Лица – кроме жидов – как живые. Но ты не умеешь еще писать повестей <…> твоя „Степь“ есть начало или, вернее, пролог большой вещи, которую ты пишешь».
Лейкин по обыкновению норовил испортить обедню: «Повесить мало тех людей, которые советовали Вам писать длинные вещи. Длинные вещи хороши тогда, когда это роман или повесть, с интригой, с началом и концом. <…> Мое мнение такое: в мелких вещах, где Вы являетесь юмористом, Вы больший мастер».
Работая над «Степью», Антон (после депрессивного «Иванова») пребывал в бодром настроении, и сам удивлялся тому, что в его новой вещи нет любовной интриги: «А я не могу без женщин!!!» – воскликнул он в письме к Щеглову.
Два дня в январе у него ушли на рассказ «Спать хочется», в котором малолетняя прислуга убивает хозяйского ребенка за то, что тот не дает ей спать. Тогда же увидели свет и две одноактные пьесы: драматический этюд «Калхас (Лебединая песня)» и водевиль «Медведь», позже прозванный Чеховым «дойной коровой» за неизменно приносимый доход. Друзья подметили ряд перемен в облике Антона – шапка волнистых волос, загадочная улыбка, возросшая уверенность в себе. В феврале А. Грузинский писал Н. Ежову: «Чехов действительно похож на Антона Рубинштейна <…> У Чехова с Билибиным возникла холодность». В то время как Билибин перестал подписывать свои письма «Ваша Викторина», новый друг Антона, Иван Щеглов, не скрывал своего восхищения: «Ни одна француженка не соблазнит так своими ласками, как Вы меня увлекаете…»
Друзья и близкие по-прежнему нуждались в медицинских познаниях Антона. Обследованный им Григорович решил отсрочить свой конец, уехав в Ниццу, – оттуда он присылал Чехову сюжеты для рассказов. Из Петербурга Александр слал неутешительные отчеты о состоянии жены: мнения врачей относительно ее диагноза разделились. Александра терзали искушения и угрызения совести – у редакционной секретарши «Нового времени» были такие бархатные карие глазки. Он просил у Антона моральной поддержки. Анна же, страшась близкой смерти, писала в отчаянии свекрови:
«Умоляю Вас, пожалейте Ваших внуков, приезжайте к нам в Петербург. Я давно уже больна, а теперь доктора находят, что мне необходимо делать операцию, что у меня нарыв или эхинококки (спросите у Антона Павловича, он Вам объяснит) на печени и мне нужно их вырезать. Чем кончится операция, Богу известно, но я страшно боюсь и во всяком случае, даже благополучном, я должна буду долго пролежать в больнице. Кто же в это время будет с моими детками? <…> Вам будет теперь покойно у нас; средства у Саши теперь не те, что в Таганроге, две прислуги, нянька и кухарка. Если мне суждено умереть, так и я умру спокойно, зная, что дети с Вами. <…> Если бы я заболела в Москве, я бы не боялась так, а здесь я совсем одинока и так мне тяжело. Сделайте мне еще одолжение, поставьте от меня свечку в часовне мученика Пантелеймона и помолитесь Целителю за меня. Кланяйтесь Павлу Георгиевичу и попросите и его помолиться. Марье Павловне передайте мой привет. Антона Павловича я очень благодарю за внимание ко мне и за участие»[138].
