— Только за это я разобью этого парня в трех сетах, — обещаю я Перри. — Дам ему выиграть девять геймов, не больше.
Толпа приветствует Коннорса. Это вам не Страттон. Здесь я выступаю в роли плохого парня. Агасси — нахальный выскочка, осмелившийся бросить вызов великому человеку. Они мечтают, чтобы Коннорс сокрушил само время, и лишь я один препятствую этому волшебному сценарию. Всякий раз, когда толпа взрывается приветствиями, я думаю: догадываются ли они, как этот парень ведет себя в раздевалке? знают ли, что говорят о нем знакомые? могут ли представить, как он отвечает даже на дружеское приветствие?
Я без особых усилий веду в матче, победа близка, и вдруг какой-то человек с трибун громко кричит:
— Давай, Джимми! Он — никто, а ты — легенда!
Слова на мгновение повисают в воздухе, оглушительные, огромные, как плывущий над стадионом дирижабль с рекламой Goodyear, и двадцать тысяч фанатов разражаются хохотом. На лице Коннорса появляется слабая улыбка, он кивает и одним ударом отправляет мячик кричавшему: сувенир.
Толпа неистовствует, Коннорсу аплодируют стоя.
Подхваченный волной адреналина и гнева, в последнем сете я разбиваю легенду в пух и прах. 6–1.
После матча рассказываю репортерам о разговоре с Коннорсом, состоявшемся накануне игры. Они пересказывают мои слова Коннорсу.
— Мне нравится играть с ребятами, которые по возрасту годятся мне в дети, — заявляет он в ответ. — Может, мы и правда сталкивались с этим парнем: ведь я проводил много времени в Вегасе.
В полуфинале вновь уступаю Лендлу. Мне удается дотянуть игру до четвертого сета, но все же он слишком силен. В попытке истощить его силы окончательно выматываюсь. Несмотря на все усилия Хромого Ленни и Плюющегося Пата-Чилийца, я не в состоянии противостоять игроку такого масштаба. Обещаю себе, что, вернувшись в Вегас, не пожалею сил на поиски человека, который сумеет как следует подготовить меня к предстоящим битвам.
А ВОТ НАУЧИТЬСЯ СРАЖАТЬСЯ С ПРЕССОЙ меня не сможет никто. Это даже не сражение, а бойня. Каждый день какая-нибудь газета или журнал разражается статейкой, направленной против Агасси. Колкость от коллеги-спортсмена. Обличения от спортивных журналистов. Свежая порция клеветы, замаскированная под аналитику. Я — панк, я — клоун, я — жулик. Мой высокий рейтинг — результат тайного сговора, действий темных сил, неуемного фанатизма подростков. Я не стою такого шума, ведь не выиграл ни одного из турниров Большого шлема.
Миллионы поклонников любят меня, присылают мешки писем, некоторые — с фотографиями обнаженных женщин и их телефонами, нацарапанными на полях. Тем не менее меня ежедневно поносят за внешний вид, поведение, да и вообще безо всякой причины. Я осваиваюсь в роли злодея-бунтаря, привыкаю к ней, врастаю в нее. Эта роль — часть моей работы. Очень скоро превращаюсь в ее заложника. Я злодей — бунтарь навсегда, на каждом матче.
Обращаюсь за советом к Перри. Лечу на противоположное побережье США, чтобы провести с ним уик-энд. Перри изучает бизнес в Джорджтауне. Мы закатываем грандиозные ужины, он ведет меня в свой любимый местный бар Tombs и за стаканом пива приступает к тому, что у него всегда получалось: переформулирует мои проблемы, и они на глазах становятся более определенными. Если я — человек действия, то Перри, безусловно, человек слов. Сначала он заявляет, что моя проблема — в организации общения между мной и окружающим миром. Затем он уточняет предмет этого общения. Перри признает: для ранимого, чувствительного человека невыносимо, когда с него ежедневно прилюдно сдирают кожу. Но, утверждает он, это лишь временно, пытка продлится недолго. Дела пойдут куда веселее, когда я начну выигрывать турниры Большого шлема.
Выигрывать? Так в этом вся проблема? Почему мои победы должны менять мнение людей обо мне? Выигрываю или проигрываю — я остаюсь прежним. Я должен выигрывать, чтобы заставить всех заткнуться? Чтобы удовлетворить толпу спортивных писак, с которыми даже не знаком?!
ФИЛИ ВИДИТ, что я страдаю и не знаю, что делать. Он тоже в поисках. Он искал себя всю жизнь, сейчас делает это еще более напряженно. Брат признался, что ходит в церковь, ну, что-то вроде церкви в офисном комплексе в западной части Вегаса. Эта церковь не относится ни к одной из основных религий, рассказал он, и пастор там тоже не такой, к каким мы привыкли.
Однажды он затащил меня на службу, и я вынужден был признать: пастор, Джон Паренти, действительно отличается от других: носит джинсы и футболку, у него длинные песочно-бежевые волосы. Он больше похож на серфингиста, чем на пастора. Он необычен, а это мне нравится. Не побоюсь этого слова, он — бунтарь. Мне нравится его крупный орлиный нос, его по-собачьи грустные глаза. Я попадаю под бесхитростное обаяние его служб. Джон делает Библию простой. Без самомнения, без догматизма — лишь здравый смысл и ясность мысли.
Паренти не любит обращения «пастор», предпочитая, чтобы мы звали его Джей Пи. Он говорит, что старается сделать так, чтобы церковь больше напоминала дом, в котором собираются друзья. Он признает, что у него нет готовых ответов, просто он много раз читал Библию с начала до конца и хочет поделиться своими соображениями по поводу прочитанного.
Я думаю, что на самом деле он знает много ответов, а мне они нужны. Я всегда считал себя христианином, но церковь Джей Пи — первая, где я почувствовал себя действительно близко к Богу.
Мы с Фили ходим на службы каждую неделю. Предпочитаем приходить, когда Джей Пи уже начал говорить, всегда садимся в задние ряды, ссутулившись и опустив головы, чтобы не быть узнанными. Как-то раз в воскресенье Фили заявляет, что надо повидаться с Джей Пи. Я упираюсь. Часть меня тоже хочет увидеться с пастором, другая предостерегает от нежелательных встреч. Я и раньше был застенчив, но недавний вал обличительных статей почти превратил меня в параноика.
Несколькими днями позже я еду по Вегасу в отвратительном настроении из-за очередных журналистских нападок. Сам не замечаю, как подъезжаю и паркуюсь у церкви Джей Пи. Уже поздно, в окнах нет света, во всех, кроме одного. Заглядываю внутрь. Секретарша возится с бумагами. Стучусь в дверь и объясняю, что хотел бы поговорить с Джей Пи. «Он ушел домой», — отвечает моя собеседница так, будто очень хочет добавить: «Да и вам в это время следовало бы сидеть дома». Дрожащим голосом прошу позвонить ему: мне очень нужно с ним поговорить. Она набирает номер и передает мне трубку.
— Да? — раздается на другом конце провода.
— Здравствуйте. Извините. Вы меня не знаете. Меня зовут Андре Агасси, я теннисист. Дело в том, что…
— Я вас знаю. Вижу у себя на службах последние полгода. Я, конечно, вас узнал. Просто не хотел быть навязчивым.
