Уже через пять минут жизни в деревне городской человек делает первое из многочисленных открытий, которые он вынужден будет сделать: комары – это не самое страшное, что летает вокруг него; комары скорее даже милы – городские, считай, насекомые. И овод размером с карлсона из страны коротышек тоже не очень страшный, только неприятный уж очень. А самые страшные – это те, которых не видно.
«Это очень глубокая мысль, – думает городской житель, покрываясь безобразными белыми волдырями, – надо бы её записать». Конечно надо, мысли вообще нужно почаще записывать – они от этого становятся ещё умнее.
Но почему? Почему все эти летучие существа не доставляют ровно никаких неудобств местным жителям? Почему насекомые, облепив неказистые их телогрейки, не лезут им за шиворот, и в рот и в нос? И, в конце концов, почему этим жителям в этих телогрейках не жарко? Они, сволочи, даже не вспотели, в то время когда по горожанину текут неопрятные липкие струи, которые за десять минут смывают драгоценный аэрозоль, утверждающий, что он действует четыре часа. Отчего такая несправедливость?
Приезжий даже впадёт от этого на некоторое время в нигилизм и подозревает какой-то, ранее им не замеченный, фундаментальный изъян в Божьем замысле при строительстве этого мира, за что и бывает немедленно наказан слепнем, волшебным образом возникающим из ничего прямо внутри накомарника. Таким образом городской житель убеждается, что справедливость всё ещё действует, во всяком случае, в отношении лично него.
«Здесь должна быть какая-то тайна, – думает он, забыв, что эту мысль уже думал Буратино. – Какое-то комариное слово, волшебное умение, и я тоже могу этому научиться, если проживу здесь много-много лет. Меня можно будет забросить без штанов в тайгу, и я буду жить там счастливо, питаясь грибами, ягодами и ёжиками, как летчик Маресьев. Выйду потом к людям, и надо мной будут виться тучи слепней и оводов, и из туч этих будут бить молнии в тех, кто осмелится ослушаться моих приказаний».
Мысль об интересной и необычной судьбе Повелителя мух на некоторое время увлекает городского жителя, но вскоре он соображает, что волшебные его способности будут действовать лишь в несколько летних месяцев на довольно ограниченной территории, так что скорее всего не стоят затраченных усилий.
Вообще в деревне городской человек вынужден обучиться множеству умений, о которых он даже и не подозревал, что они существуют. И что ещё печальнее: ни одно из этих умений никогда ему более не пригодится в скучной его городской жизни, когда он, как радист Володя из кинофильма «Вертикаль», спустится с покорённых вершин и затеряется в серой привокзальной толпе прибывших, отъезжающих, встречающих, провожающих и сотрудников линейной милиции.
Да взять хотя бы Александра Сергеевича Пушкина (такова уж его судьба – быть нам вечным примером). Он ведь пробыл в деревне вовсе не так уж и долго, но успел за это время написать такую огромную кучу гениальнейших произведений, что потом как всё это продать, влез в конце концов в долги и умер. И жена его, и детишки все умерли, и внуки и правнуки.
И всё это в результате всего нескольких недель деревенской жизни!
А прожил бы он в этой самой деревне хотя бы лет десять?
Он бы, разумеется, понял за эти годы такие вещи про эту жизнь, которые живому человеку понимать просто непозволительно, и закончил бы свою жизнь в дурдоме или же в кабацком угаре, и никогда не стал бы солнцем русской поэзии.
Что возможно было бы и к лучшему: дети тогда не были бы вынуждены учить наизусть стихотворение про мороз и солнце, получать за это двойки и закапывать свой дневник, совершая первое в своей жизни осознанное преступление, после которого уже нет дороги назад.
В деревне на человека проливается столько чистейшей неразбавленной мудрости бытия, что быть при этом ещё и трезвым – это мало кто выдерживает: слишком много мудрости образуется в голове.
И мудрость эта вся такого свойства, что если её кому рассказать на трезвую голову, то совершенно точно начнут вязать полотенцами. А по пьяному делу можно – по пьяному делу вообще всё позволено, так уж оно заведено.
Ночью в деревне пожалуй что страшно.
Вот скрипнуло что-то: дом живёт своей жизнью и неизвестно ещё, нравится ли ему новый хозяин. На чердаке разговаривают домовые: один мужчина, другой женщина. Про меня наверняка и, кажется, не очень одобрительно.
А вот проиграли позывные радиостанции маяк: не слышны в саду даже шорохи. Слышны, ещё как слышны! Кто там, кто? Крот? Медведь? Вот Медведь уже вышибает одним ударом дверь с щеколдой, подвязанной куском проволоки чисто для душевного комфорта. Поднимается на крыльцо, а тут дверь вообще не закрывается – вчера ночью прошел дождь, отсырела. Чем его? Ухватом? Топором? А если пораню? Он же тогда совсем рассердится.
Ну или пусть даже крот.
Один учёный натуралист позапрошлого века однажды взялся рассуждать о том, что бы случилось с нашей жизнью, если бы крот был размером со слона, и пришёл к такому выводу, что это был бы всем пиздец. В силу особенностей своего организма крот обязан жрать непрерывно, иначе помрёт. Он даже во сне всё время куда-то ползёт и всё подряд грызёт: палки, жуков, червяков, картошку, фундаменты, что попадётся – ему всё вкусно. И вот он вдруг стал размером со слона. «Представляете, какой бы это был кошмар!» – восклицал впечатлительный натуралист, сам до смерти перепугавшись придуманного им чудовища.
Да ладно, шут с ним, с этим Медведем. Про людей же лучше вообще не думать.
Но откуда тут радиостанция маяк? Тут вообще нет радио. Ага! «Сегодня, двадцатого августа, Генеральный Секретарь ЦК КПСС, Председатель Президиума Верховного Совета СССР товарищ Леонид Ильич Брежнев отбыл с дружественным визитом в Германскую Демократическую Республику. В аэропорту „Шереметьево“ его провожали члены Политбюро ЦК КПСС товарищи Зайков, Русаков, Пельше, Подгорный, Зимянин, Кадышев…» Понятно: фантомное радио – обычное дело.
Если включить лампочку под потолком – у меня будут единственные светящиеся окна на много-много километров. Все остальные жители (их человек восемь) ложатся спать в десять. А я по городской привычке никак не могу заснуть раньше двух.
Надо выпить водки, вот что.
Да, непременно нужно выпить, а то ебанёшься тут, прислушиваясь.
А почему, собственно говоря, деревня?
Вопрос этот почему-то очень сильно беспокоит и даже раздражает многих моих знакомых и не очень знакомых людей. Люди, они вообще не выносят, когда им что-то непонятно – для каждого действия обязательно должна быть легко понимаемая причина.
Вот, например, где-то в украинских степях живёт один программист. Но живёт он там не просто так: будучи необычайно прозорливым, как все программисты (прозорливее их только шахматисты), он тщательнейшим образом подготовился к обрушению мировой экономики, ядерной войне и другим напастям. Он подсчитал, сколько нужно на двадцать лет соли, спичек, туалетной бумаги, мыла и гвоздей, всё это за несколько лет закупил и только тогда переехал в деревню.
